Неточные совпадения
Образ жизни, нравы
и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница
только в плате, взимаемой за кратковременную любовь, а следовательно,
и в некоторых внешних мелочах: в подборе более или менее красивых женщин, в сравнительной нарядности костюмов, в пышности помещения
и роскоши обстановки.
Круглый год, всякий вечер, — за исключением трех последних дней страстной недели
и кануна благовещения, когда птица гнезда не вьет
и стриженая девка косы не заплетает, — едва
только на дворе стемнеет, зажигаются перед каждым домом, над шатровыми резными подъездами, висячие красные фонари.
У нее вчера вечером было
только шесть временных гостей, но на ночь с ней никто не остался,
и оттого она прекрасно, сладко выспалась одна, совсем одна, на широкой постели.
Другую — зовут Зося. Она
только что выбилась из рядовых барышень. Девицы покамест еще называют ее безлично, льстиво
и фамильярно «экономочкой». Она худощава, вертлява, чуть косенькая, с розовым цветом лица
и прической барашком; обожает актеров, преимущественно толстых комиков. К Эмме Эдуардовне она относится с подобострастием.
— Покраснеешь! — горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы
только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры
и разные там студенты, или… как их там?
И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям, Расстреливать их надо.
Тамара когда-то была монахиней или, может быть,
только послушницей в монастыре,
и до сих пор в лице ее сохранилась бледная опухлость
и пугливость, скромное
и лукавое выражение, которое свойственно молодым монахиням.
Зоя, которая уже кончила играть
и только что хотела зевнуть, теперь никак не может раззеваться. Ей хочется не то сердиться, не то смеяться. У ней есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками. Над его визитами к ней потешается все заведение.
Одна
только Нина, маленькая, курносая, гнусавая деревенская девушка, всего лишь два месяца назад обольщенная каким-то коммивояжером
и им же проданная в публичный дом, ест за четверых.
Таким образом тапер получал
только четверть из общего заработка, что, конечно, было несправедливо, потому что Исай Саввич играл самоучкой
и отличался деревянным слухом.
Изредка появлялся в заведении цирковый атлет, производивший в невысоких помещениях странно-громоздкое впечатление, вроде лошади, введенной в комнату, китаец в синей кофте, белых чулках
и с косой, негр из кафешантана в смокинге
и клетчатых панталонах, с цветком в петлице
и в крахмальном белье, которое, к удивлению девиц, не
только не пачкалось от черной кожи, но казалось еще более ослепительно-блестящим.
Этот человек, отверженный из отверженных, так низко упавший, как
только может представить себе человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с таким пренебрежением
и деревянным равнодушием, как обращаются не с человеком, даже не с собакой или лошадью,
и даже не с зонтиком, пальто или шляпой, а как с каким-то грязным предметом, в котором является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным
и противным.
А то целует-целует, да как куснет за губы, так кровь аж
и брызнет… я заплачу, а ему
только этого
и нужно.
— Ей-богу. Ты посмотри у него в комнатке: круглые сутки, днем
и ночью, лампадка горит перед образами. Он очень до бога усердный…
Только я думаю, что он оттого такой, что тяжелые грехи на нем. Убийца он.
Когда, наконец, после долгих усилий, музыканты слаживаются, низенькая Вера подходит к рослой Зое той мелкой, связанной походкой, с оттопыренным задом
и локтями на отлете, какой ходят
только женщины в мужских костюмах,
и делает ей, широко разводя вниз руками, комический мужской поклон.
Но лихач смеется, делает чуть заметное движение пальцами,
и белая лошадь тотчас же, точно она
только этого
и дожидалась, берет с места доброй рысью, красиво заворачивает назад
и с мерной быстротой уплывает в темноту вместе с пролеткой
и широкой спиной кучера.
Тамара с голыми белыми руками
и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька с мясистым четырехугольным лицом
и низким лбом — она тоже декольтирована, но кожа у нее красная
и в пупырышках; новенькая Нина, курносая
и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют,
и — последней — Сонька Руль, еврейка, с некрасивым темным лицом
и чрезвычайно большим носом, за который она
и получила свою кличку, но с такими прекрасными большими глазами, одновременно кроткими
и печальными, горящими
и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают
только у евреек.
Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед
и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу
и опустился на стул рядом с Любой, которая согласно этикету
только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный
и независимый вид девицы из порядочного дома.
Одну минуту он совсем уж было остановился на Жене, но
только дернулся на стуле
и не решился: по ее развязному, недоступному
и небрежному виду
и по тому, как она искренно не обращала на него никакого внимания, он догадывался, что она — самая избалованная среди всех девиц заведения, привыкшая, чтобы на нее посетители шире тратились, чем на других.
Преподавая в женской гимназии
и в институте, он постоянно жил в каком-то тайном сладострастном бреду,
и только немецкая выдержка, скупость
и трусость помогали ему держать в узде свою вечно возбужденную похоть.
Они хотели как можно шире использовать свой довольно тяжелый заработок
и потому решили сделать ревизию положительно во всех домах Ямы,
только к Треппелю не решились зайти, так как там было слишком для них шикарно.
Словом, все они делали вид, будто принадлежат к самому изысканному обществу,
и если танцуют, то делают это,
только снисходя до маленькой товарищеской услуги.
Катались на лодках по Днепру, варили на той стороне реки, в густом горько-пахучем лозняке, полевую кашу, купались мужчины
и женщины поочередно — в быстрой теплой воде, пили домашнюю запеканку, пели звучные малороссийские песни
и вернулись в город
только поздним вечером, когда темная бегучая широкая река так жутко
и весело плескалась о борта их лодок, играя отражениями звезд, серебряными зыбкими дорожками от электрических фонарей
и кланяющимися огнями баканов.
И потому в два часа ночи, едва
только закрылся уютный студенческий ресторан «Воробьи»
и все восьмеро, возбужденные алкоголем
и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх, на улицу, в сладостную, тревожную темноту ночи, с ее манящими огнями на небе
и на земле, с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри, с ее ароматами, скользившими из невидимых садов
и цветников, то у каждого из них пылала голова
и сердце тихо
и томно таяло от неясных желаний.
— Вот что, брательники… Поедемте-ка лучше к девочкам, это будет вернее, — сказал решительно старый студент Лихонин, высокий, сутуловатый, хмурый
и бородатый малый. По убеждениям он был анархист-теоретик, а по призванию — страстный игрок на бильярде, на бегах
и в карты, — игрок с очень широким, фатальным размахом.
Только накануне он выиграл в купеческом клубе около тысячи рублей в макао,
и эти деньги еще жгли ему руки.
У него
только что завелись необходимые связи с профессорским кругом, на будущий год ему предлагали чтение лекций по римской истории,
и нередко в разговоре он уже употреблял ходкое среди приват-доцентов выражение: «Мы, ученые!» Студенческая фамильярность, принудительное компанейство, обязательное участие во всех сходках, протестах
и демонстрациях становились для него невыгодными, затруднительными
и даже просто скучными.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке
и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва
только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер
и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
И, должно быть, не одни студенты, а все случайные
и постоянные посетители Ямы испытывали в большей или меньшей степени трение этой внутренней душевной занозы, потому что Дорошенко торговал исключительно
только поздним вечером
и ночью,
и никто у него не засиживался, а так
только заезжали мимоходом, на перепутье.
— Ну, какой же я ваш коллега, — добродушно засмеялся репортер. — Я был
только на первом курсе
и то
только полгода, вольнослушателем. Получите, Онуфрий Захарыч. Господа, прошу…
— Можно, можно… Пройдите, господа, сюда, в гостиную. Можно, можно… Какого ликеру? У нас
только бенедиктин. Так бенедиктину? Можно, можно…
И барышням позволите войти?
— Толстенький! — ластилась одетая жокеем Вера к приват-доценту, карабкаясь к нему на колени, — у меня есть подруга одна,
только она больная
и не может выходить в залу. Я ей снесу яблок
и шоколаду? Позволяешь?
А Лихонин на это профессиональное попрошайничество
только важно
и добродушно кивал головой, точно Эмма Эдуардовна,
и твердил, подражая ее немецкому акценту...
А в Платонове не
только не было этого привычного виляния хвостом перед молодежью, но, наоборот, чувствовалось какое-то рассеянное, спокойное
и вежливое равнодушие.
Платонов опять сделал вид, что не расслышал дерзости, сказанной студентом. Он
только нервно скомкал в пальцах салфетку
и слегка отшвырнул ее от себя.
И опять его веки дрогнули в сторону Бориса Собашникова.
Мещанские будни —
и только.
Эта кровопийца, гиена, мегера
и так далее… — самая нежная мать, какую
только можно себе представить.
И ведь я не
только уверен, но я твердо знаю, что для счастия этой самой Берточки, нет, даже не для счастия, а предположим, что у Берточки сделается на пальчике заусеница, — так вот, чтобы эта заусеница прошла, — вообразите на секунду возможность такого положения вещей!
— Простите: я не сравнивал людей, а
только обобщал первоисточник чувства. Я мог бы привести для примера
и самоотверженную любовь матерей-животных. Но вижу, что затеял скучную материю. Лучше бросим.
И я хотел
только сказать, что я умею видеть, но именно не умею наблюдать.
Он
только поглядел на жесткие, как у собаки, волосы швейцара
и подумал: «А ведь
и у него, наверно, была мать».
Несмотря на неожиданность такого оборота ссоры, никто не рассмеялся.
Только Манька Беленькая удивление ахнула
и всплеснула руками. Женя с жадным нетерпением перебегала глазами от одного к другому.
— Ну, положим! Я
и сам так дам сдачи, что не обрадуешься! — грубо, совсем по-мальчишески, выкрикнул Собашников. —
Только не стоит рук марать обо всякого… — он хотел прибавить новое ругательство, но не решился, — со всяким…
И вообще, товарищи, я здесь оставаться больше не намерен. Я слишком хорошо воспитан, чтобы панибратствовать с подобными субъектами.
Оба они —
и Собашников
и Петровский — поступили в своем негодовании довольно искренно, но первый
только наполовину, а второй всего лишь на четверть.
Лихонин всем был рад, но Ярченко сначала — пока ему Не бросилось в голову шампанское —
только поднимал кверху свои коротенькие черные брови с боязливым, удивленным
и наивным видом.
Женщины,
только что отделавшись от визита или в промежутке между танцами, заходили в комнату, сидели у кого-нибудь на коленях, курили, пели вразброд, пили вино, целовались,
и опять уходили,
и опять приходили.
— Нет, брат, ошибся! — сказал Лихонин
и прищелкнул языком. —
И не то, что я по убеждению или из принципа… Нет! Я, как анархист, исповедываю, что чем хуже, тем лучше… Но, к счастию, я игрок
и весь свой темперамент трачу на игру, поэтому во мне простая брезгливость говорит гораздо сильнее, чем это самое неземное чувство. Но удивительно, как совпали наши мысли. Я
только что хотел тебя спросить о том же.
И замечательно, что
и те
и другие, то есть
и проститутки
и дети, лгут
только нам — мужчинам —
и взрослым.
Потому что сама по себе жизнь или чересчур обыденна
и скучна для тебя, или уж так чересчур неправдоподобна, как
только умеет быть неправдоподобной жизнь.
Нет,
только безмерная жадность к жизни
и нестерпимое любопытство.
И правда,
и те
и другие были похожи на мух, самцов
и самок,
только что разлетевшихся с оконного стекла.
— Когда она прекратится — никто тебе не скажет. Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов
и анархистов, когда земля станет общей
и ничьей, когда любовь будет абсолютно свободна
и подчинена
только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие между твоим
и моим,
и наступит рай на земле,
и человек опять станет нагим, блаженным
и безгрешным. Вот разве тогда…