Неточные совпадения
Нетерпеливо платят вперед
деньги и на публичной кровати, еще
не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой жизни, И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них,
в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди
в общем зале.
Через пять минут она ушла от него, пряча на ходу
в чулок заработанные
деньги, на которые, как на первый почин, она предварительно поплевала, по суеверному обычаю. Ни о содержании, ни о симпатичности
не было больше речи. Немец остался недоволен холодностью Маньки и велел позвать к себе экономку.
Нередко благодаря своему развязно привешенному языку и давно угасшему самолюбию втирался
в чужую компанию и увеличивал ее расходы, а
деньги, взятые при этом взаймы, он
не уносил на сторону, а тут же тратил на женщин разве-разве оставлял себе мелочь на папиросы.
Но чаще всего у него
не было
денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно брал гость. И когда она возвращалась обратно и садилась с ним рядом, то он незаметно, стараясь
не обращать на себя общего внимания и
не поворачивая головы
в ее сторону, все время осыпал ее упреками. И
в ее прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.
Совершенно добровольно, ничуть
не нуждаясь
в деньгах, он прослужил один год клерком у нотариуса, другой — письмоводителем у мирового судьи, а весь прошлый год, будучи на последнем курсе, вел
в местной газете хронику городской управы и нес скромную обязанность помощника секретаря
в управлении синдиката сахарозаводчиков.
— Если я вам
не в тягость, я буду очень рад, — сказал он просто. — Тем более что у меня сегодня сумасшедшие
деньги. «Днепровское слово» заплатило мне гонорар, а это такое же чудо, как выиграть двести тысяч на билет от театральной вешалки. Виноват, я сейчас…
Такая навязчивость входила
в круг их негласных обязанностей. Между девушками существовало даже какое-то вздорное, детское, странное соревнование
в умении «высадить гостя из
денег», — странное потому, что они
не получали от этого никакого барыша, кроме разве некоторого благоволения экономки или одобрительного слова хозяйки. Но
в их мелочной, однообразной, привычно-праздной жизни было вообще много полуребяческой, полуистерической игры.
— И вот я взял себе за Сарочкой небольшое приданое. Что значит небольшое приданое?! Такие
деньги, на которые Ротшильд и поглядеть
не захочет,
в моих руках уже целый капитал. Но надо сказать, что и у меня есть кое-какие сбережения. Знакомые фирмы дадут мне кредит. Если господь даст, мы таки себе будем кушать кусок хлеба с маслицем и по субботам вкусную рыбу-фиш.
Получив
деньги и тщательно пересчитав их, Горизонт еще имел нахальство протянуть и пожать руку подпоручику, который
не смел на него поднять глаз, и, оставив его на площадке, как ни
в чем
не бывало, вернулся
в коридор вагона.
В Одессе у него оставались старушка мать и горбатая сестра, и он неуклонно высылал им то большие, то маленькие суммы
денег,
не регулярно, но довольно часто, почти из всех городов: от Курска до Одессы и от Варшавы до Самары.
— Представьте себе, что
в прошлом году сделал Шепшерович! Он отвез
в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти
деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их
в Москву, Петербург, Киев, Одессу и
в Харьков. Но вы знаете, мадам, это
не человек, а орел. Вот кто умеет делать дела!
— Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, —
не найдется ли у вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с вами играю
в открытую. За
деньгами мы
не постоим. Теперь это
в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно
в том же виде,
в каком они были. Это, вы понимаете, — маленький разврат,
в котором я никак
не могу разобраться…
Она посмотрела на него ласково. И правда, она сегодня утром
в первый раз за всю свою небольшую, но исковерканную жизнь отдала мужчине свое тело — хотя и
не с наслаждением, а больше из признательности и жалости, но добровольно,
не за
деньги,
не по принуждению,
не под угрозой расчета или скандала. И ее женское сердце, всегда неувядаемое, всегда тянущееся к любви, как подсолнечник к свету, было сейчас чисто и разнежено.
Денег не жалко — это правда, я согласен с Лихониным, но ведь такое начало трудовой жизни, когда каждый шаг заранее обеспечен,
не ведет ли оно к неизбежной распущенности и халатности и
в конце Концов к равнодушному пренебрежению к делу.
Там сухо и кратко говорилось о том, что расчетная книжка имеется
в двух экземплярах, из которых один хранится у хозяйки, а другой у проститутки, что
в обе книжки заносятся все приходы и расходы, что по уговору проститутка получает стол, квартиру, отопление, освещение, постельное белье, баню и прочее и за это выплачивает хозяйке никак
не более двух третей своего заработка, из остальных же
денег она обязана одеваться чисто и прилично, имея
не менее двух выходных платьев.
— О! Я
не сомневаюсь
в этом. Пускай уходит. Пускай только заплатит
деньги.
Лихонину приходилось долго, озверело, до хрипоты
в горле торговаться с жестокой женщиной, пока она, наконец,
не согласилась взять двести пятьдесят рублей наличными
деньгами и на двести рублей векселями. И то только тогда, когда Лихонин семестровым свидетельством доказал ей, что он
в этом году кончает и делается адвокатом…
Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв
деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей
деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу
в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали
не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы
в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Она
не ухитрялась выработать цветов более чем на рубль
в неделю, но и эти
деньги были ее гордостью, и на первый же вырученный полтинник она купила Лихонину мундштук для курения.
У Гладышева было
в кармане много
денег, столько, сколько еще ни разу
не было за его небольшую жизнь целых двадцать пять рублей, и он хотел кутнуть. Пиво он пил только из молодечества, но
не выносил его горького вкуса и сам удивлялся, как это его пьют другие. И потому брезгливо, точно старый кутила, оттопырив нижнюю губу, он сказал недоверчиво...
—
Не дороже
денег. Как всюду водится
в хороших заведениях: бутылка лафита — пять рублей, четыре бутылки лимонаду по полтиннику — два рубля, и всего только семь…
Она соглашалась принять от него букет цветов, скромный завтрак
в загородном ресторане, но возмущенно отказывалась от всяких дорогих подарков и вела себя так умело и тонко, что нотариус никогда
не осмеливался предложить ей
денег.
Так играла с ним Тамара и все более и более нащупывала под собой почву. Она уже знала теперь,
в какие дни хранятся у нотариуса
в его несгораемом железном шкафу особенно крупные
деньги. Однако она
не торопилась, боясь испортить дело неловкостью или преждевременностью.