Неточные совпадения
— А вот у нас
был третьего
дня случай, — вмешивается суетливо Зося. — Пришел один гость, толстый человек…
Был у меня на
днях один кадетик.
Днем он бывал свободен и спал, а ночью сидел безотлучно в передней под рефлектором, чтобы
раздевать и одевать гостей и
быть готовым на случай всякого беспорядка.
Почему-то он
был сумрачен, хромал на правую ногу и старался как можно меньше обращать на себя внимание: должно
быть, его профессиональные
дела находились в это время в плохом обороте.
— Не обращай внимания. Так… наши бабские
дела… Тебе
будет неинтересно.
У него оказалось на нынешнее утро какое-то важное, неотложное
дело, надо
было поехать домой и хоть два часика поспать.
—
Будет шутить! — недоверчиво возразил Лихонин.Что же тебя заставляет здесь дневать и ночевать?
Будь ты писатель-дело другого рода. Легко найти объяснение: ну, собираешь типы, что ли… наблюдаешь жизнь… Вроде того профессора-немца, который три года прожил с обезьянами, чтобы изучить их язык и нравы. Но ведь ты сам сказал, что писательством не балуешься?
Ей-богу, я хотел бы на несколько
дней сделаться лошадью, растением или рыбой или
побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого встречаю.
— Ведь нас, евреев, господь одарил за все наши несчастья плодородием… то хочется иметь какое-нибудь собственное
дело, хочется, понимаете, усесться на месте, чтобы
была и своя хата, и своя мебель, и своя спальня, и кухня.
— Отчего же? Может
быть… — сказал раздумчиво помещик. — Да что: может
быть, в самом
деле, нас свел благоприятный случай! Я ведь как раз еду в К. насчет продажи одной лесной дачи. Так, пожалуй, вы того, наведайтесь ко мне. Я всегда останавливаюсь в Гранд-отеле. Может
быть, и сладим что-нибудь.
— Да накажи меня бог! А впрочем, позвольте, молодой человек! Вы сами понимаете. Я
был холостой, и, конечно, понимаете, всякий человек грешен… Теперь уж, конечно, не то. Записался в инвалиды. Но от прежних
дней у меня осталась замечательная коллекция. Подождите, я вам сейчас покажу ее. Только, пожалуйста, смотрите осторожнее.
А главное, на что он особенно сильно упирал,
было какое-то громадное фантастическое
дело, в котором ему предстояло заработать несколько сот тысяч рублей.
Теперь очень нетрудно
было убедить ее в том, что ехать с ней вместе Горизонту представляет большую опасность для него и что лучше ей остаться здесь и переждать время, пока
дела у любовника не сложатся благоприятно.
После этого уговорить ее скрыться, как в самом надежном убежище, в публичном доме, где она могла жить в полной безопасности от полиции и сыщиков,
было пустым
делом.
Девушка там произвела благоприятное впечатление, и в тот же
день ее паспорт
был сменен в полиции на так называемый желтый билет.
Теперь он
был одним из самых главных спекулянтов женским телом на всем юге России он имел
дела с Константинополем и с Аргентиной, он переправлял целыми партиями девушек из публичных домов Одессы в Киев, киевских перевозил в Харьков, а харьковских — в Одессу.
К женщинам он
был совершенно равнодушен, хотя понимал их и умел ценить, и
был в этом отношении похож на хорошего повара, который при тонком понимании
дела страдает хроническим отсутствием аппетита.
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый раз вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего только на три
дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но вы только поглядите, Захар, какую я вам привез игрушку из Одессы! Вы таки
будете довольны!
После приезда, на другой
день, он отправился к фотографу Мезеру, захватив с собою соломенную девушку Бэлу, и снялся с ней в разных позах, причем за каждый негатив получил по три рубля, а женщине дал по рублю. Снимков
было двадцать. После этого он поехал к Барсуковой.
— Кажется, мадам Барсукова, мы с вами не в первый раз имеем
дело. Обманывать я вас не
буду и сейчас же ее привезу сюда. Только прошу вас не забыть, что вы моя тетка, и в этом направлении, пожалуйста, работайте. Я не пробуду здесь, в городе, более чем три
дня.
Кажется, им больше не о чем
было разговаривать. Мадам Барсукова вынесла вексельную бумагу, где она с трудом написала свое имя, отчество и фамилию. Вексель, конечно,
был фантастический, но
есть связь, спайка, каторжная совесть. В таких
делах не обманывают. Иначе грозит смерть. Все равно: в остроге, на улице или в публичном доме.
Затем тотчас же, точно привидение из люка, появился ее сердечный друг, молодой полячок, с высоко закрученными усами, хозяин кафешантана.
Выпили вина, поговорили о ярмарке, о выставке, немножко пожаловались на плохие
дела. Затем Горизонт телефонировал к себе в гостиницу, вызвал жену. Познакомил ее с теткой и с двоюродным братом тетки и сказал, что таинственные политические
дела вызывают его из города. Нежно обнял Сару, прослезился и уехал.
Все поглядели по направлению ее руки. И в самом
деле, картина
была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый человек, вероятно, отец, а может
быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе. Так как ему
было, вероятно, трудно передвигать этот инструмент между губами, то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову то влево, то вправо.
— Давно. Помнишь, когда у нас
были студенты? Еще они затеяли скандал с Платоновым? Тогда я в первый раз узнала об этом. Узнала
днем.
— Твое
дело, твое
дело, Женечка, — раздумчиво произнесла Тамара, глядя вниз, — может
быть, ты и права. Почем знать? Но скажи, как ты уклонилась от доктора?
Был уже яркий, светлый
день, часов около девяти-десяти.
Точно, в самом
деле, все это
было не из действительной жизни, а из романа „Что делать?“ писателя Чернышевского.
Поэтому теперь простое
дело приготовления чая
было ей так же трудно, как для всех нас в детстве уменье отличать левую руку от правой или завязывать веревку петелькой.
Он
делил свои досуги, — а досуга у него
было двадцать четыре часа в сутки. — между пивной и шатаньем по бульварам, между бильярдом, винтом, театром, чтением газет и романов и зрелищами цирковой борьбы; короткие же промежутки употреблял на еду, спанье, домашнюю починку туалета, при помощи ниток, картона, булавок и чернил, и на сокращенную, самую реальную любовь к случайной женщине из кухни. передней или с улицы.
Как и вся молодежь его круга, он сам считал себя революционером, хотя тяготился политическими спорами, раздорами и взаимными колкостями и, не перенося чтения революционных брошюр и журналов,
был в
деле почти полным невеждой.
За ним этот смешной недостаток знали, высмеивали эту его черту добродушно и бесцеремонно, но охотно прощали ради той независимой товарищеской услужливости и верности слову, данному мужчине (клятвы женщинам
были не в счет), которыми он обладал так естественно. Впрочем, надо сказать, что он пользовался в самом
деле большим успехом у женщин. Швейки, модистки, хористки, кондитерские и телефонные барышни таяли от пристального взгляда его тяжелых, сладких и томных черно-синих глаз…
— Теперь, — сказал Соловьев, возвратившись в номер и садясь осторожно на древний стул, — теперь приступим к порядку
дня.
Буду ли я вам чем-нибудь полезен? Если вы мне дадите полчаса сроку, я сбегаю на минутку в кофейную и выпотрошу там самого лучшего шахматиста. Словом располагайте мною.
Словом, вы понимаете, в чем заключается все это
дело, и не
будете расточать лишних шуток.
Лихонина в «Воробьях» уважали за солидность, добрый нрав и денежную аккуратность. Поэтому ему сейчас же отвели маленький отдельный кабинетик — честь, которой могли похвастаться очень немногие студенты. В той комнате целый
день горел газ, потому что свет проникал только из узенького низа обрезанного потолком окна, из которого можно
было видеть только сапоги, ботинки, зонтики и тросточки людей, проходивших по тротуару.
Дело, конечно, не в деньгах, которые я всегда для нее нашел бы, но ведь заставить ее
есть,
пить и притом дать ей возможность ничего не делать — это значит осудить ее на лень, равнодушие, апатию, а там известно, какой бывает конец.
— Что же, и это
дело, — согласился Лихонин и задумчиво погладил бороду. — А я, признаться, вот что хотел. Я хотел открыть для нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно, самую малюсенькую, но в которой готовилось бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и что
есть. В студенческой почти никогда не хватает мест. Так вот, может
быть, нам удастся как-нибудь затащить всех знакомых и приятелей.
— Что же, — сказал Симановский, —
дело новое, незатасканное, и как знать, чего не знаешь, — может
быть, вы, Лихонин, сделаетесь настоящим духовным отцом хорошего человека. Я тоже предлагаю свои услуги.
На следующий
день (вчера
было нельзя из-за праздника и позднего времени), проснувшись очень рано и вспомнив о том, что ему нужно ехать хлопотать о Любкином паспорте, он почувствовал себя так же скверно, как в
былое время, когда еще гимназистом шел на экзамен, зная, что наверное провалится.
«Но ведь я мужчина! Ведь я господин своему слову. Ведь то, что толкнуло меня на этот поступок,
было прекрасно, благородно и возвышенно. Я отлично помню восторг, который охватил меня, когда моя мысль перешла в
дело! Это
было чистое, огромное чувство. Или это просто
была блажь ума, подхлестнутого алкоголем, следствие бессонной ночи, курения и длинных отвлеченных разговоров?»
Только, видите, голубчик, в этом
деле я вам
буду плохая помощница.
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль девушка еще на одна
день и еще на одна ночь. Also [Стало
быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы отпускаем девочка на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
— Молодой человек! Я не знаю, чему вас учат в разных ваших университетах, но неужели вы меня считаете за такую уже окончательную дуру? Дай бог, чтобы у вас
были, кроме этих, которые на вас, еще какие-нибудь штаны! Дай бог, чтобы вы хоть через
день имели на обед обрезки колбасы из колбасной лавки, а вы говорите: вексель! Что вы мне голову морочите?
Лихонин упал духом. Сначала он пробовал
было возмущаться дороговизной поставляемых материалов, но экономка хладнокровно возражала, что это ее совсем не касается, что заведение только требует, чтобы девушка одевалась прилично, как подобает девице из порядочного, благородного дома, а до остального ему нет
дела. Заведение только оказывает ей кредит, уплачивая ее расходы.
Наконец
дело с Эммой Эдуардовной
было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно
было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
И тайная вражда к Любке уже грызла его. Все чаще и чаще приходили ему в голову разные коварные планы освобождения. И иные из них
были настолько нечестны, что через несколько часов или на другой
день, вспоминая о них, Лихонин внутренне корчился от стыда.
С учением
дело шло очень туго. Все эти самозванные развиватели, вместе и порознь, говорили о том, что образование человеческого ума и воспитание человеческой души должны исходить из индивидуальных мотивов, но на самом
деле они пичкали Любку именно тем, что им самим казалось нужным и необходимым, и старались преодолеть с нею именно те научные препятствия, которые без всякого ущерба можно
было бы оставить в стороне.
Должно
быть, в конце концов Симановский, этот загадочный человек, такой влиятельный в своей юношеской среде, где ему приходилось больше иметь
дело с теорией, и такой несуразный, когда ему попался практический опыт над живой душой,
был просто-напросто глуп, но только умел искусно скрывать это единственное в нем искреннее качество.
Рассказала она также с большими подробностями и о том, как, очутившись внезапно без мужской поддержки или вообще без чьего-то бы ни
было крепкого постороннего влияния, она наняла комнату в плохонькой гостинице, в захолустной улице, как с первого же
дня коридорный, обстрелянная птица, тертый калач, покушался ею торговать, даже не спрося на это ее разрешения, как она переехала из гостиницы на частную квартиру, но и там ее настигла опытная старуха сводня, которыми кишат дома, обитаемые беднотой.
Значит, даже и при спокойной жизни
было в лице, в разговоре и во всей манере Любки что-то особенное, специфическое, для ненаметанного глаза, может
быть, и совсем не заметное, но для делового чутья ясное и неопровержимое, как
день.
Она
была нерасчетлива и непрактична в денежных
делах, как пятилетний ребенок, и в скором времени осталась без копейки, а возвращаться назад в публичный дом
было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции сами собой подвертывались и на каждом шагу лезли в руки. По вечерам, на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки. То и
дело одна из них, поравнявшись с нею, начинала сладким, заискивающим голосом...