Неточные совпадения
Лицо расширяется грушей, от лба вниз, к щекам, и землистого цвета;
глаза маленькие, черные; горбатый нос, строго подобранные губы; выражение
лица спокойно-властное.
Наконец пятое
лицо — местный околоточный надзиратель Кербеш. Это атлетический человек; он лысоват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные
глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный голос. Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей страшной физической силе и жестокости при допросах.
Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая девушка, с круглыми бровями, с серыми
глазами навыкате, с самым типичным белым, добрым
лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть».
Ей ничего не стоит ударить гостя по
лицу или бросить ему в
глаза стакан, наполненный вином, опрокинуть лампу, обругать хозяйку.
Был случай, что Симеон впустил в залу какого-то пожилого человека, одетого по-мещански. Ничего не было в нем особенного: строгое, худое
лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один
глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив
глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым видом подошел к самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
Близкое безумие уже сквозит в ее миловидном
лице, в ее полузакрытых
глазах, всегда улыбающихся какой-то хмельной, блаженной, кроткой, застенчивой и непристойной улыбкой, в ее томных, размягченных, мокрых губах, которые она постоянно облизывает, в ее коротком тихом смехе — смехе идиотки.
Вера и в самом деле похожа на жокея, с своим узким
лицом, на котором очень блестящие голубые
глаза, под спущенной на лоб лихой гривкой, слишком близко посажены к горбатому, нервному, очень красивому носу.
Она величественна в своем черном платье, с желтым дряблым
лицом, с темными мешками под
глазами, с тремя висящими дрожащими подбородками. Девицы, как провинившиеся пансионерки, чинно рассаживаются по стульям вдоль стен, кроме Жени, которая продолжает созерцать себя во всех зеркалах. Еще два извозчика подъезжают напротив, к дому Софьи Васильевны. Яма начинает оживляться. Наконец еще одна пролетка грохочет по мостовой, и шум ее сразу обрывается у подъезда Анны Марковны.
Тамара с голыми белыми руками и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька с мясистым четырехугольным
лицом и низким лбом — она тоже декольтирована, но кожа у нее красная и в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и — последней — Сонька Руль, еврейка, с некрасивым темным
лицом и чрезвычайно большим носом, за который она и получила свою кличку, но с такими прекрасными большими
глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
А как ты еще будешь лучше, когда у тебя слюни изо рта потекут, и
глаза перекосишь, и начнешь ты захлебываться и хрипеть, и сопеть прямо женщине в
лицо.
Вернулся Платонов с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть.
Лицо у нее было бледно, с синим отечным отливом, мутные полузакрытые
глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно делая одной ногой большой шаг, а другой — маленький. Она послушно подошла к дивану и послушно улеглась головой на подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.
И
лицо ее было так прекрасно, как бывают только прекрасны
лица у молодых влюбленных еврейских девушек, — все нежно-розовое, с розовыми губами, прелестно-невинно очерченными, и с
глазами такими черными, что на них нельзя было различить зрачка от райка.
Вдруг, мгновенно, ее прелестные
глаза наполнились слезами и засияли таким волшебным зеленым светом, каким сияет летними теплыми сумерками вечерняя звезда. Она обернула
лицо к сцене, и некоторое время ее длинные нервные пальцы судорожно сжимали обивку барьера ложи. Но когда она опять обернулась к своим друзьям, то
глаза уже были сухи и на загадочных, порочных и властных губах блестела непринужденная улыбка.
— Нет… не понимаю… — задумчиво протянула Ровинская, не глядя немке в
лицо, а потупив
глаза в пол. — Я много слышала о вашей жизни здесь, в этих… как это называется?.. в домах. Рассказывают что-то ужасное. Что вас принуждают любить самых отвратительных, старых и уродливых мужчин, что вас обирают и эксплуатируют самым жестоким образом…
Такова власть гения! Единственная власть, которая берет в свои прекрасные руки не подлый разум, а теплую душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое
лицо в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела на стуле, закрыв
лицо платком, Тамара, опершись локтем о колено и склонив голову на ладонь, сосредоточенно глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший на всякий случай у дверей, таращил
глаза от изумления.
Ванда, голубоглазая, светлая блондинка, с большим красным ртом, с типичным
лицом литвинки, поглядела умоляюще на Женьку. Если бы Женька сказала: «Нет», то она осталась бы в комнате, но Женька ничего не сказала и даже умышленно закрыла
глаза. Ванда покорно вышла из комнаты.
Любке почему-то показалось, что Лихонин на нее рассердился или заранее ревнует ее к воображаемому сопернику. Уж слишком он громко и возбужденно декламировал. Она совсем проснулась, повернула к Лихонину свое
лицо, с широко раскрытыми, недоумевающими и в то же время покорными
глазами, и слегка прикоснулась пальцами к его правой руке, лежавшей на ее талии.
У нее через плечо коромысло, а на обоих концах коромысла по большому ведру с молоком;
лицо у нее немолодое, с сетью морщинок на висках и с двумя глубокими бороздами от ноздрей к углам рта, но ее щеки румяны и, должно быть, тверды на ощупь, а карие
глаза лучатся бойкой хохлацкой усмешкой.
И старший рабочий, с рыжей бородой, свалявшейся набок, и с голубыми строгими
глазами; и огромный парень, у которого левый
глаз затек и от лба до скулы и от носа до виска расплывалось пятно черно-сизого цвета; и мальчишка с наивным, деревенским
лицом, с разинутым ртом, как у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши, бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.
В комнату вошла маленькая старушка, с красновекими
глазами, узкими, как щелочки, и с удивительно пергаментным
лицом, на котором угрюмо и зловеще торчал вниз длинный острый нос. Это была Александра, давнишняя прислуга студенческих скворечников, друг и кредитор всех студентов, женщина лет шестидесяти пяти, резонерка и ворчунья.
Если бы не обычный авторитет Симановского и не важность, с которой он говорил, то остальные трое расхохотались бы ему в
лицо. Они только поглядели на него выпученными
глазами.
Она ушла. Спустя десять минут в кабинет вплыла экономка Эмма Эдуардовна в сатиновом голубом пеньюаре, дебелая, с важным
лицом, расширявшимся от лба вниз к щекам, точно уродливая тыква, со всеми своими массивными подбородками и грудями, с маленькими, зоркими, черными, безресницыми
глазами, с тонкими, злыми, поджатыми губами. Лихонин, привстав, пожал протянутую ему пухлую руку, унизанную кольцами, и вдруг подумал брезгливо...
Веснушки сбежали с ее нежного
лица, и в темных
глазах исчезло недоумевающее, растерянное, точно у молодого галчонка, выражение, и они посвежели и заблестели.
К ней вернулся весь лексикон заведения, но Симановский, потеряв пенсне, с перекошенным
лицом глядел на нее мутными
глазами и породил что попало...
Значит, даже и при спокойной жизни было в
лице, в разговоре и во всей манере Любки что-то особенное, специфическое, для ненаметанного
глаза, может быть, и совсем не заметное, но для делового чутья ясное и неопровержимое, как день.
А теперь, — Женька вдруг быстро выпрямилась, крепко схватила Колю за голые плечи, повернула его
лицом к себе, так что он был почти ослеплен сверканием ее печальных, мрачных, необыкновенных
глаз, — а теперь, Коля, я тебе скажу, что я уже больше месяца больна этой гадостью.
Она уже замахнулась, чтобы, по своему обыкновению, жестко и расчетливо ударить Тамару, но вдруг так и остановилась с разинутым ртом и с широко раскрывшимися
глазами. Она точно в первый раз увидела Тамару, которая глядела на нее твердым, гневным, непереносимо-презрительным взглядом и медленно, медленно подымала снизу и, наконец, подняла в уровень с
лицом экономки маленький, блестящий белым металлом предмет.
И она опять обняла и принялась взасос целовать Тамару которая со своими опущенными
глазами и наивным нежным
лицом казалась теперь совсем девочкой. Но, освободившись наконец, от хозяйки, она спросила по-русски...
И он снял с одного из гробов крышку, еще не заколоченную гвоздями. Там лежала одетая кое-как в отребья морщинистая старуха с отекшим синим
лицом. Левый
глаз у нее был закрыт, а правый таращился и глядел неподвижно и страшно, уже потерявши свой блеск и похожий на залежавшуюся слюду.
Тамара стояла неподвижно с суровым, точно окаменевшим
лицом. Свет свечки тонкими золотыми спиралями сиял в ее бронзово-каштановых волосах, а
глаза не отрывались от очертаний Женькиного влажно-желтого лба и кончика носа, которые были видны Тамаре с ее места.
Девушки тронулись в путь. Но вдруг откуда-то сбоку, из-за памятников, отделился рослый, крепкий студент. Он догнал Любку и тихо притронулся к ее рукаву. Она обернулась и увидела Соловьева.
Лицо ее мгновенно побледнело,
глаза расширились и губы задрожали.