Неточные совпадения
—
Вот у меня сын гимназист — Павел. Приходит, подлец, и заявляет: «Папа, меня ученики ругают, что
ты полицейский, и что служишь на Ямской, и что берешь взятки с публичных домов». Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство?
— Странная
ты девушка, Тамара.
Вот гляжу я на
тебя и удивляюсь. Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На то они и дуры. А ведь
ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем
ты эту рубашку вышиваешь?
— Нет, странная
ты девушка, право, странная. От гостей
ты всегда имеешь больше, чем мы все. Дура, чем копить деньги, на что
ты их тратишь? Духи покупаешь по семи рублей за склянку. Кому это нужно?
Вот теперь набрала на пятнадцать рублей шелку. Это ведь
ты Сеньке своему?
— Что кому нравится, Женечка.
Вот и
ты тоже хорошенькая и милая девушка, и характер у
тебя такой независимый и смелый, а
вот застряли мы с
тобой у Анны Марковны.
— Как не бывать, — засмеялась Манька. — Я особенно люблю
вот таких, как
ты, симпатичных, толстеньких.
— Оставим это. Так знаешь. Мари, я себе все время ищу
вот такую девочку, как
ты, такую скромную и хорошенькую. Я человек состоятельный, я бы
тебе нашел квартиру со столом, с отоплением, с освещением. И на булавки сорок рублей в месяц.
Ты бы пошла?
— Ну уж это выдумки про подругу! А главное, не лезь
ты ко мне со своими нежностями. Сиди, как сидят умные дети,
вот здесь, рядышком на кресле,
вот так. И ручки сложи!
— Ну, оставь ее, голубчик. Что
тебе? — возразила сладким голосом Женя и спрятала подушку за спину Тамары.Погоди, миленький,
вот я лучше с
тобой посижу.
—
Вот так темперамент. Ах,
ты Мессалина Пафнутьевна!..
Тебя, кажется, Женькой звать? Хорошенькая, шельма.
Да
вот хочешь, я
тебе сейчас пересчитаю по пальцам все случаи, когда проститутка непременно лжет, и
ты сам убедишься, что к лганью ее побуждает мужчина.
— Я, как анархист, отчасти понимаю
тебя, — сказал задумчиво Лихонин. Он как будто бы слушал и не слушал репортера. Какая-то мысль тяжело, в первый раз, рождалась у него в уме. — Но одного не постигаю. Если уж так
тебе осмердело человечество, то как
ты терпишь, да еще так долго,
вот это все, — Лихонин обвел стол круглым движением руки, — самое подлое, что могло придумать человечество?
— Ах, да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. —
Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал… Правда, нового
ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю
тебя, что же такое, наконец, проституция? Что она? Влажной бред больших городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
— Когда она прекратится — никто
тебе не скажет. Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля станет общей и ничьей, когда любовь будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие между твоим и моим, и наступит рай на земле, и человек опять станет нагим, блаженным и безгрешным.
Вот разве тогда…
— Нет, так нельзя, — остановила его Женя, — что она уйти может — это так, это верно, но неприятностей и крику не оберешься.
Ты вот что, студент, сделай.
Тебе десять рублей не жаль?
А потом
ты должен пойти в полицию с ее билетом и заявить, что
вот такая-то Любка нанялась служить у
тебя за горничную и что
ты желаешь переменить ее бланк на настоящий паспорт.
— Глупость
ты делаешь большую, Лихонин, — говорил лениво Платонов, — но чту и уважаю в
тебе славный порыв.
Вот мысль —
вот и дело. Смелый
ты и прекрасный парень.
— Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с моим желудком! На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей.
Вот, может быть,
ты, Сарочка, — обращался он к жене, — может быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я
тебе пришлю сюда?
— Что?! Под поезд?! А
ты знаешь, что за такие слова бывает?! Угроза действием!
Вот я сейчас пойду и крикну «караул!» и поверну сигнальную ручку, — и он с таким решительным видом схватился за рукоятку двери, что кондуктор только махнул рукой и плюнул.
Вечный шепот сзади
тебя, когда
ты проходишь: «
Вот она, та самая, знаменитая!» Анонимные письма, наглость закулисных завсегдатаев… да всего и не перечислишь!
— Люба, дорогая моя! Милая, многострадальная женщина! Посмотри, как хорошо кругом! Господи!
Вот уже пять лет, как я не видал как следует восхода солнца. То карточная игра, то пьянство, то в университет надо спешить. Посмотри, душенька, вон там заря расцвела. Солнце близко! Это — твоя заря, Любочка! Это начинается твоя новая жизнь.
Ты смело обопрешься на мою сильную руку. Я выведу
тебя на дорогу честного труда, на путь смелой, лицом к лицу, борьбы с жизнью!
— Ну,
вот глупости, тетя Грипа! — перебил ее, внезапно оживляясь, Лихонин. — Уж лучше так поцелуемся. Губы у
тебя больно сладкие!
— Поскули у меня еще… Я
тебе поскулю…
Вот вскричу сейчас полицию и скажу, что
ты меня обокрала, когда я спал. Хочешь? Давно в части не была?
— Послушайте, хорошенький кадетик, товарищи
вот говорят, что вы еще невинный… Идем… Я
тебя научу всему…
—
Вот так штука! Скажите, младенец какой! Таких, как вы, Жорочка, в деревне давно уж женят, а он: «Как товарищ!»
Ты бы еще у нянюшки или у кормилки спросился! Тамара, ангел мой, вообрази себе: я его зову спать, а он говорит: «Как товарищ!» Вы что же, господин товарищ, гувернан ихний?
— Да
вот увидела
тебя, и уж мне полегче стало. Что давно не был у нас?
— Может быть,
ты останешься у меня на всю ночь? — спросила она Гладышева, когда другие ушли. —
Ты, миленький, не бойся: если у
тебя денег не хватит, я за
тебя доплачу.
Вот видишь, какой
ты красивый, что для
тебя девчонка даже денег не жалеет, — засмеялась она.
— Не сердись на меня, исполни, пожалуйста, один мой каприз: закрой опять глаза… нет, совсем, крепче, крепче… Я хочу прибавить огонь и поглядеть на
тебя хорошенько. Ну
вот, так… Если бы
ты знал, как
ты красив теперь… сейчас
вот… сию секунду. Потом
ты загрубеешь, и от
тебя станет пахнуть козлом, а теперь от
тебя пахнет медом и молоком… и немного каким-то диким цветком. Да закрой же, закрой глаза!
Вот оттого-то я
тебе и не позволяла поцеловать себя…
— Здравствуй, Женька! Очень рад
тебя видеть, — приветливо сказал он, пожимая руку девушки. —
Вот уж не ждал-то!
— Так!.. Одного человека я видела, ласкового и снисходительного, без всяких кобелиных расчетов, — это
тебя. Но ведь
ты совсем другой.
Ты какой-то странный.
Ты все где-то бродишь, ищешь чего-то… Вы простите меня, Сергей Иванович, вы блаженненький какой-то!..
Вот потому-то я к вам и пришла, к вам одному!..
Гляжу —
вот я на
тебя, на стол, на бутылку, на свои руки, ноги и думаю, что все это одинаково и все ни к чему…
— Скажи мне, пожалуйста, Тамара, я
вот никогда еще
тебя об этом не спрашивала, откуда
ты к нам поступила сюда, в дом?
Ты совсем непохожа на всех нас,
ты все знаешь, у
тебя на всякий случай есть хорошее, умное слово… Вон и по-французски как
ты тогда говорила хорошо! А никто из нас о
тебе ровно ничего не знает… Кто
ты?
— Свет велик… А я жизнь люблю!..
Вот я так же и в монастыре, жила, жила, пела антифоны и залостойники, пока не отдохнула, не соскучилась вконец, а потом сразу хоп! и в кафешантан… Хорош скачок? Так и отсюда… В театр пойду, в цирк, в кордебалет… а больше, знаешь, тянет меня, Женечка, все-таки воровское дело… Смелое, опасное, жуткое и какое-то пьяное… Тянет!..
Ты не гляди на меня, что я такая приличная и скромная и могу казаться воспитанной девицей. Я совсем-совсем другая.
— Хорошо
тебе! — задумчиво и с тоской произнесла Женя, —
ты хоть хочешь чего-нибудь, а у меня душа дохлая какая-то…
Вот мне двадцать лет, а душа у меня старушечья, сморщенная, землей пахнет… И хоть пожила бы толком!.. Тьфу!.. Только слякоть какая-то была.
— Нет, нет, милый, не хочу так!.. Не хочу! Иди ко мне!
Вот так! Ближе, ближе!.. Дай мне твои глаза, я буду смотреть в них. Дай мне твои губы — я буду
тебя целовать, а
ты… Яне боюсь!.. Смелей!.. Целуй крепче!..