Неточные совпадения
— Ну и идите в портерную, если
там дешевле, — обиделась Зося. —
А если вы пришли в приличное заведение, то это уже казенная цена — полтинник. Мы ничего лишнего не берем. Вот так-то лучше. Двадцать копеек вам сдачи?
—
А меня один офицер лишил невинности
там… у себя на родине.
А мамаша у меня ужас какая строгая. Если бы она узнала, она бы меня собственными руками задушила. Ну вот я и убежала из дому и поступила сюда…
— Ну, уж это, господа, свинство! — говорил ворчливо Ярченко на подъезде заведения Анны Марковны. — Если уж поехали, то по крайности надо было ехать в приличный,
а не в какую-то трущобу. Право, господа, пойдемте лучше рядом, к Треппелю,
там хоть чисто и светло.
Там, знаете, в ушко эполетных пуговиц продевается шнурок,
а потом два конца этого шнурка просовываются сквозь две дырочки под воротником и изнутри, с подкладки, завязываются.
— Женечка, — позвала она, — иди,
там тебе белье принесли, посчитай.
А тебя, Нюра, актер просит прийти к нему на минуточку, выпить шампанского. Он с Генриеттой и с Маней Большой.
—
А так:
там только одни красавицы. Вы понимаете, какое счастливое сочетание кровей: польская, малорусская и еврейская. Как я вам завидую, молодой человек, что вы свободный и одинокий. В свое время я таки показал бы
там себя! И замечательнее всего, что необыкновенно страстные женщины. Ну прямо как огонь! И знаете, что еще? — спросил он вдруг многозначительным шепотом.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и сведите их куда-нибудь в кинематограф. Часов в одиннадцать вечера ждите меня. Я приеду поговорить.
А если кто-нибудь будет вызывать меня экстренно, то вы знаете мой адрес: «Эрмитаж». Позвоните. Если же
там меня почему-нибудь не будет, то забегите в кафе к Рейману или напротив, в еврейскую столовую. Я
там буду кушать рыбу-фиш. Ну, счастливого пути!
— Потому что… потому что… Потому что бог мне послал особенное счастье: у меня болит
там, где, пожалуй, никакому доктору не видать.
А наш, кроме того, стар и глуп…
—
А меня стюдент. Учил у нас барчуков.
Там, где я служила…
Любку страшно морил сон, слипались глаза, и она с усилием таращила их, чтобы не заснуть,
а на губах лежала та же наивная, детская, усталая улыбка, которую Лихонин заметил еще и
там, в кабинете. И из одного угла ее рта слегка тянулась слюна.
— Болван! — бросил ему Соловьев и продолжал: — Так вот, машинка движется взад и вперед,
а на ней, на квадратной рамке, натянуто тонкое полотно, и уж я, право, не знаю, как это
там устроено, я не понял, но только барышня водит по экрану какой-то металлической штучкой, и у нее выходит чудесный рисунок разноцветными шелками.
Там сухо и кратко говорилось о том, что расчетная книжка имеется в двух экземплярах, из которых один хранится у хозяйки,
а другой у проститутки, что в обе книжки заносятся все приходы и расходы, что по уговору проститутка получает стол, квартиру, отопление, освещение, постельное белье, баню и прочее и за это выплачивает хозяйке никак не более двух третей своего заработка, из остальных же денег она обязана одеваться чисто и прилично, имея не менее двух выходных платьев.
— Ну и свинья же этот ваш… то есть наш Барбарисов Он мне должен вовсе не десять рублей,
а четвертную. Подлец этакий! Двадцать пять рублей, да еще
там мелочь какая-то. Ну, мелочь я ему, конечно, не считаю. Бог с ним! Это, видите ли, бильярдный долг. Я должен сказать, что он, негодяй, играет нечисто… Итак, молодой человек, гоните еще пятнадцать. — Ну, и жох же вы, господин околоточный! — сказал Лихонин, доставая деньги.
— Скажите, ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома,
а зашли в ресторан или в кухмистерскую и
там насытили свой голод. Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину.
А вы
И потому, вместо того чтобы внимательно разобраться в жалобах Любки, он выходил из себя, кричал, топал ногами,
а терпеливая, кроткая Любка смолкала и удалялась в кухню, чтобы
там выплакаться.
—
А ты никогда не мой себе представить… ну, представь сейчас хоть на секунду… что твоя семья вдруг обеднела, разорилась… Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или
там, скажем, столярным или кузнечным делом,
а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы… да, да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам… что бы ты сказал тогда?
— Уходи, сделай милость! У меня
там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей, — возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них маме пудреницу черепаховую в золотой оправе,
а если у тебя есть маленькая сестра, купи ей хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей девки. Ступай, мальчишка!
— Ты меня извини, Женечка, я сейчас должен обедать, — сказал он, — так, может быть, ты пойдешь вместе со мной и расскажешь, в чем дело,
а я заодно успею поесть. Тут неподалеку есть скромный кабачишко. В это время
там совсем нет народа, и даже имеется маленькое стойлице вроде отдельного кабинета, —
там нам с тобой будет чудесно. Пойдем! Может быть, и ты что-нибудь скушаешь.
—
А будущая жизнь?
Там, после смерти? Вот, говорят, рай есть или ад? Правда это? Или ровно ничего? Пустышка? Сон без сна? Темный подвал?
Все девушки волновались… «
А вдруг болезнь, которую сама не заметила?..
А там-отправка в больницу, побор, скука больничной жизни, плохая пища, тяжелое лечение… 175>
— Милая Женечка, право не стоит… Жизнь как жизнь… Была институткой, гувернанткой была, в хоре пела, потом тир в летнем саду держала,
а потом спуталась с одним шарлатаном и сама научилась стрелять из винчестера… По циркам ездила, — американскую амазонку изображала. Я прекрасно стреляла… Потом в монастырь попала.
Там пробыла года два… Много было у меня… Всего не упомнишь… Воровала.
Я хочу, чтобы мой клиент был положительный мужчина,
а не какой-нибудь шарлатан и оборванец, какой-нибудь
там студент или актерщик.
— Признаться, я и сама еще не знаю, — ответила Тамара. — Видите ли, ее отвезли в анатомический театр… Но пока составили протокол, пока дорога, да
там еще прошло время для приема, — вообще, я думаю, что ее не успели еще вскрыть… Мне бы хотелось, если только это возможно, чтобы ее не трогали. Сегодня — воскресенье, может быть, отложат до завтра,
а покамест можно что-нибудь сделать для нее…
Тамара не сразу поехала в дом. Она по дороге завернула в маленькую кофейную на Католической улице.
Там дожидался ее Сенька Вокзал — веселый малый с наружностью красивого цыгана, не черно,
а синеволосый, черноглазый с желтыми белками, решительный и смелый в своей работе, гордость местных воров, большая знаменитость в их мире, изобретатель, вдохновитель и вождь.
— Ты только мигни мне, и я уж готов… с порошками, с инструментами, с паспортами…
А там-угуу-у! поехала машина! Тамарочка! Ангел мой!.. Золотая, брильянтовая!..
И он снял с одного из гробов крышку, еще не заколоченную гвоздями.
Там лежала одетая кое-как в отребья морщинистая старуха с отекшим синим лицом. Левый глаз у нее был закрыт,
а правый таращился и глядел неподвижно и страшно, уже потерявши свой блеск и похожий на залежавшуюся слюду.
— До кладбища проводить можно,
а на самом кладбище не имею права служить, —
там свое духовенство…
А также вот что, молодая особа: ввиду того, что мне еще раз придется возвращаться за остальными, так вы уж того… еще десяточку прибавьте.