Неточные совпадения
— Странная ты девушка, Тамара. Вот гляжу я на тебя и удивляюсь.
Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На то они и дуры.
А ведь ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана,
а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем ты эту рубашку вышиваешь?
—
Ну и дура.
А в этого, с кокардой, в кривого, тоже влюблена?
—
Ну и идите в портерную, если там дешевле, — обиделась Зося. —
А если вы пришли в приличное заведение, то это уже казенная цена — полтинник. Мы ничего лишнего не берем. Вот так-то лучше. Двадцать копеек вам сдачи?
—
А меня один офицер лишил невинности там… у себя на родине.
А мамаша у меня ужас какая строгая. Если бы она узнала, она бы меня собственными руками задушила.
Ну вот я и убежала из дому и поступила сюда…
—
Ну, уж это, господа, свинство! — говорил ворчливо Ярченко на подъезде заведения Анны Марковны. — Если уж поехали, то по крайности надо было ехать в приличный,
а не в какую-то трущобу. Право, господа, пойдемте лучше рядом, к Треппелю, там хоть чисто и светло.
—
Ну уж это выдумки про подругу!
А главное, не лезь ты ко мне со своими нежностями. Сиди, как сидят умные дети, вот здесь, рядышком на кресле, вот так. И ручки сложи!
—
А так, что я подготовлял дочку Анны Марковны, хозяйки этого гостеприимного дома, в гимназию.
Ну и выговорил себе условие, чтобы часть месячной платы вычитали мне за обеды.
—
А Нинка говорит: я, говорит, ни за что с ним не останусь, хоть режьте меня на куски… всю, говорит, меня слюнями обмочил.
Ну старик, понятно, пожаловался швейцару,
а швейцар, понятно, давай Нинку бить.
А Сергей Иваныч в это время писал мне письмо домой, в провинцию, и как услышал, что Нинка кричит…
Громко, сильно, блестяще описывает,
а я читаю и…
ну, никакого впечатления: ни волнения, ни возмущения — одна скука.
Помощник так прямо и предупредил: «Если вы, стервы, растак-то и растак-то, хоть одно грубое словечко или что, так от вашего заведения камня на камне не оставлю,
а всех девок перепорю в участке и в тюрьме сгною!»
Ну и приехала эта грымза.
—
Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать?
А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
—
А в самом деле, — сказала Женя, — берите Любку. Это не то, что я. Я как старая драгунская кобыла с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь.
А Любка девочка простая и добрая. И к жизни нашей еще не привыкла. Что ты, дурища, пялишь на меня глаза? Отвечай, когда тебя спрашивают.
Ну? Хочешь или нет?
А потом,
ну хоть завтра, приезжай за ее билетом и за вещами.
— Ох! Ч!то вы мне будете говорить? Замечательный город!
Ну, совсем европейский город. Если бы вы знали, какие улицы, электричество, трамваи, театры!
А если бы вы знали, какие кафешантаны! Вы сами себе пальчики оближете. Непременно, непременно советую вам, молодой человек, сходите в Шато-де-Флер, в Тиволи,
а также проезжайте на остров. Это что-нибудь особенное. Какие женщины, ка-ак-кие женщины!
—
А так: там только одни красавицы. Вы понимаете, какое счастливое сочетание кровей: польская, малорусская и еврейская. Как я вам завидую, молодой человек, что вы свободный и одинокий. В свое время я таки показал бы там себя! И замечательнее всего, что необыкновенно страстные женщины.
Ну прямо как огонь! И знаете, что еще? — спросил он вдруг многозначительным шепотом.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и сведите их куда-нибудь в кинематограф. Часов в одиннадцать вечера ждите меня. Я приеду поговорить.
А если кто-нибудь будет вызывать меня экстренно, то вы знаете мой адрес: «Эрмитаж». Позвоните. Если же там меня почему-нибудь не будет, то забегите в кафе к Рейману или напротив, в еврейскую столовую. Я там буду кушать рыбу-фиш.
Ну, счастливого пути!
— Удивительное занятие, — сказала Ровинская. —
А ну-ка вы, Чаплинский, попробуйте так помотать головой.
—
Ну,
а у вас, в Париже или Ницце, разве веселее? Ведь надо сознаться: веселье, молодость и смех навсегда исчезли из человеческой жизни, да и вряд ли когда-нибудь вернутся. Мне кажется, что нужно относиться к людям терпеливее. Почем знать, может быть для всех, сидящих тут, внизу, сегодняшний вечер — отдых, праздник?
—
Ну,
а скажите, Елена Викторовна, чего бы вы хотели, что бы развлекло ваше воображение и скуку?
— Вы благоразумны, Эльза, — сказала тяжелым тоном Ровинская. — Все это хорошо.
Ну,
а случайная болезнь? Зараза? Ведь это смерть!
А как угадать?
— Напрасно вы брезгуете этим генералом, — сказала она. — Я знавала хуже эфиопов. У меня был один Гость настоящий болван. Он меня не мог любить иначе… иначе…
ну, скажем просто, он меня колол иголками в грудь…
А в Вильно ко мне ходил ксендз. Он одевал меня во все белое, заставлял пудриться, укладывал в постель. Зажигал около меня три свечки. И тогда, когда я казалась ему совсем мертвой, он кидался на меня.
А то есть еще и такие, что придет к этой самой Сонечке Мармеладовой, наговорит ей турусы на колесах, распишет всякие ужасы, залезет к ней в душу, пока не доведет до слез, и сейчас же сам расплачется и начнет утешать, обнимать, по голове погладит, поцелует сначала в щеку, потом в губы,
ну, и известно что!
Ну,
а прочие все грехопаднули.
—
Ну вот, я и подумал:
а ведь каждую из этих женщин любой прохвост, любой мальчишка, любой развалившийся старец может взять себе на минуту или на ночь, как мгновенную прихоть, и равнодушно еще в лишний, тысяча первый раз осквернить и опоганить в ней то, что в человеке есть самое драгоценное — любовь…
— Подожди, Любочка! Подожди, этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда не надо. То, что вчера было,
ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе не хотел сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится. Не надо только падать духом.
А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу себя в порядок.
— Чего орешь? Чего орешь-то? Го-го-го! Го-го-го! Точно жеребец стоялый. Чай, не маленький: запсовел уж,
а держишь себя, как мальчишка уличный!
Ну, чего тебе?
Ну, так знай: это моя кузина, то есть двоюродная сестра, Любовь… — он замялся всего лишь на секунду, но тотчас же выпалил, — Любовь Васильевна,
а для меня просто Любочка.
—
Ну, ты, старая барка! Живо и не ворчать! — прикрикнул на нее Лихонин. —
А то я тебя, как твой друг, студент Трясов, возьму и запру в уборную на двадцать четыре часа!
— И дело. Ты затеял нечто большое и прекрасное, Лихонин. Князь мне ночью говорил.
Ну, что же, на то и молодость, чтобы делать святые глупости. Дай мне бутылку, Александра, я сам открою,
а то ты надорвешься и у тебя жила лопнет. За новую жизнь, Любочка, виноват… Любовь… Любовь…
—
А ведь и в самом деле, — вмешался Лихонин, — ведь мы не с того конца начали дело. Разговаривая о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение.
Ну, посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка, Люба, я тебя провожу на минутку домой и вернусь через десять минут.
А мы покамест здесь без тебя обдумаем, что и как. Хорошо?
—
А например… например…
ну вот, например, делать искусственные цветы. Да,
а еще лучше поступить в магазин цветочницей. Милое дело, чистое и красивое.
— Врожденных вкусов нет, как и способностей. Иначе бы таланты зарождались только среди изысканного высокообразованного общества,
а художники рождались бы только от художников,
а певцы от певцов,
а этого мы не видим. Впрочем, я не буду спорить.
Ну, не цветочница, так что-нибудь другое. Я, например, недавно видал на улице, в магазинной витрине сидит барышня и перед нею какая-то машинка ножная.
—
Ну да, — продолжал невозмутимо Симановский, — я покажу ей целый ряд возможных произвести дома химических и физических опытов, которые всегда занимательны и полезны для ума и искореняют предрассудки. Попутно я объясню ей кое-что о строении мира, о свойствах материи. Что же касается до Карла Маркса, то помните, что великие книги одинаково доступны пониманию и ученого и неграмотного крестьянина, лишь бы было понятно изложено.
А всякая великая мысль проста.
—
Ну и свинья же этот ваш… то есть наш Барбарисов Он мне должен вовсе не десять рублей,
а четвертную. Подлец этакий! Двадцать пять рублей, да еще там мелочь какая-то.
Ну, мелочь я ему, конечно, не считаю. Бог с ним! Это, видите ли, бильярдный долг. Я должен сказать, что он, негодяй, играет нечисто… Итак, молодой человек, гоните еще пятнадцать. —
Ну, и жох же вы, господин околоточный! — сказал Лихонин, доставая деньги.
— То я! Это совсем другое дело. Он взял меня, вы сами знаете, откуда.
А она — барышня невинная и благородная. Это подлость с его стороны так делать. И, поверьте мне, Соловьев, он ее непременно потом бросит. Ах, бедная девушка!
Ну,
ну,
ну, читайте дальше.
— Нарисуйте треугольник…
Ну да, вот так и вот так. Вверху я пишу «Любовь». Напишите просто букву Л,
а внизу М и Ж. Это будет: любовь женщины и мужчины.
— Скажите,
ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома,
а зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину.
А вы
— Да бросьте, господин, — досадливо прервала его Любка. —
Ну, что все об одном и том же. Заладила сорока Якова. Сказано вам: нет и нет. Разве я не вижу, к чему вы подбираетесь?
А только я на измену никогда не согласна, потому что как Василий Васильевич мой благодетель и я их обожаю всей душой…
А вы мне даже довольно противны с вашими глупостями.
— Нет. Зачем же занята? Только у нее сегодня весь день болела голова: она проходила коридором,
а в это время экономка быстро открыла дверь и нечаянно ударила ее в лоб, —
ну и разболелась голова. Целый день она, бедняжка, лежит с компрессом.
А что? или не терпится? Подождите, минут через пять выйдет. Останетесь ею очень довольны.
— Не сердись на меня, исполни, пожалуйста, один мой каприз: закрой опять глаза… нет, совсем, крепче, крепче… Я хочу прибавить огонь и поглядеть на тебя хорошенько.
Ну вот, так… Если бы ты знал, как ты красив теперь… сейчас вот… сию секунду. Потом ты загрубеешь, и от тебя станет пахнуть козлом,
а теперь от тебя пахнет медом и молоком… и немного каким-то диким цветком. Да закрой же, закрой глаза!
—
Ну, хорошо!
А тогда, в первый раз, неужели потребность?
— Положим… не то что стыдно…
ну,
а все-таки же было неловко. Я тогда выпил для храбрости.
—
А ты любил кого-нибудь, Коля? Признайся!
Ну хоть не по-настоящему,
а так… в душе… Ухаживал? Подносил цветочки какие-нибудь… под ручку прогуливался при луне? Было ведь?
—
А ты никогда не мой себе представить…
ну, представь сейчас хоть на секунду… что твоя семья вдруг обеднела, разорилась… Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом,
а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы… да, да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять… по рукам… что бы ты сказал тогда?
—
Ну, теперь — гэть бегом!.. Живо! Чтобы духу вашего не было!
А другой раз придете, так и вовсе не пустю. Тоже — умницы! Дали старому псу на водку, — вот и околел.
— Что не больно?.. — закричал вдруг бешено Симеон, и его черные безбровые и безресницые глаза сделались такими страшными, что кадеты отшатнулись. — Я тебя так съезжу по сусалам, что ты папу-маму говорить разучишься! Ноги из заду выдерну.
Ну, мигом!
А то козырну по шее!
— Не стесняйся, милая Женя, говори все, что есть! Ты ведь знаешь, что я человек свой и никогда не выдам.
А может быть, и впрямь что-нибудь хорошее посоветую.
Ну, бух с моста в воду — начинай!
—
А я всех, именно всех! Скажите мне, Сергей Иванович, по совести только скажите, если бы вы нашли на улице ребенка, которого кто-то обесчестил, надругался над ним…
ну, скажем, выколол бы ему глаза, отрезал уши, — и вот вы бы узнали, что этот человек сейчас проходит мимо вас и что только один бог, если только он есть, смотрит не вас в эту минуту с небеси, — что бы вы сделали?
Ну,
а теперь подумайте: ведь над каждой из нас так надругались, когда мы были детьми!..
— Поспел-таки, сутулый черт!..
А я уж хотел тебя за хвост и из компании вон…
Ну, становись!..