— Так, так, так, Гаврила Петрович. Будем
продолжать в том же духе. Осудим голодного воришку, который украл с лотка пятачковую булку, но если директор банка растратил чужой миллион на рысаков и сигары, то смягчим его участь. — Простите, не понимаю этого сравнения, — сдержанно ответил Ярченко. — Да по мне все равно; идемте.
— Помилуйте вы меня, Мирон Осипович! Человек вы умный, и умнее вас я в свой век никого не знавала и не видала, а что ни скажете, что ни сделаете, что ни выдумаете, то все это так глупо, что совершенно надобно удивляться, плюнуть (тут маменька в самом деле плюнули) и замолчать. — Но они плюнуть плюнули, а замолчать не замолчали и
продолжали в том же духе.
Они теперь опять вернулись к ее семейным делам. На ее слова о любви мужчины и женщины он не возражал, а только поглядел на нее долго-долго, и она не стала
продолжать в том же духе. Теперь она спрашивала его по поводу ее двоюродной сестры, Калерии, бросившей их дом года два перед тем, чтобы готовиться в Петербурге в фельдшерицы.
Неточные совпадения
— Не изменю-с! И как
же изменить ее, —
продолжал Иван Кононов с некоторою уже усмешкою, — коли я, извините меня на
том, вашего духовенства видеть не могу с
духом спокойным; кто хошь, кажется, приди ко мне
в дом, — калмык ли, татарин ли, — всех приму, а священников ваших не принимаю, за что самое они и шлют на меня доносы-то!
— Вот с этой бумажкой вы пойдете
в аптеку… давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание…
Продолжайте согревающий компресс… Кроме
того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас
же предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное — не падайте никогда
духом.
Вы можете себе представить, сколько разных дел прошло
в продолжение сорока пяти лет через его руки, и никогда никакое дело не вывело Осипа Евсеича из себя, не привело
в негодование, не лишило веселого расположения
духа; он отроду не переходил мысленно от делопроизводства на бумаге к действительному существованию обстоятельств и лиц; он на дела смотрел как-то отвлеченно, как на сцепление большого числа отношений, сообщений, рапортов и запросов,
в известном порядке расположенных и по известным правилам разросшихся;
продолжая дело
в своем столе или сообщая ему движение, как говорят романтики-столоначальники, он имел
в виду, само собою разумеется, одну очистку своего стола и оканчивал дело у себя как удобнее было: справкой
в Красноярске, которая не могла ближе двух лет возвратиться, или заготовлением окончательного решения, или — это он любил всего больше — пересылкою дела
в другую канцелярию, где уже другой столоначальник оканчивал по
тем же правилам этот гранпасьянс; он до
того был беспристрастен, что вовсе не думал, например, что могут быть лица, которые пойдут по миру прежде, нежели воротится справка из Красноярска, — Фемида должна быть слепа…
Яков молчал и всё ждал, когда уйдет Матвей, и всё смотрел на сестру, боясь, как бы она не вмешалась и не началась бы опять брань, какая была утром. Когда, наконец, Матвей ушел, он
продолжал читать, но уже удовольствия не было, от земных поклонов тяжелела голова и темнело
в глазах, и било скучно слушать свой тихий, заунывный голос. Когда такой упадок
духа бывал у него по ночам,
то он объяснял ею
тем, что не было сна, днем
же это его пугало и ему начинало казаться, что на голове и на плечах у него сидят бесы.
Объяснение этого странного противоречия только одно: люди все
в глубине души знают, что жизнь их не
в теле, а
в духе, и что всякие страдания всегда нужны, необходимы для блага духовной жизни. Когда люди, не видя смысла
в человеческой жизни, возмущаются против страданий, но все-таки
продолжают жить,
то происходит это только оттого, что они умом утверждают телесность жизни,
в глубине
же души знают, что она духовна и что никакие страдания не могут лишить человека его истинного блага.