Неточные совпадения
«Ах, это — тот!» — с неудовольствием подумала
Вера. Но, однако, дочитала
письмо…
— Начало относится к временам доисторическим. В один прекрасный майский день одна девица, по имени
Вера, получает по почте
письмо с целующимися голубками на заголовке. Вот
письмо, а вот и голуби.
Сердце
Веры пронзено (вот сердце, вот стрела). Но, как благонравная и воспитанная девица, она показывает
письмо почтенным родителям, а также своему другу детства и жениху, красивому молодому человеку Васе Шеину. Вот и иллюстрация. Конечно, со временем здесь будут стихотворные объяснения к рисункам.
Вот он в сумасшедшем доме. А вот постригся в монахи. Но каждый день неуклонно посылает он
Вере страстные
письма. И там, где падают на бумагу его слезы, там чернила расплываются кляксами.
Княгиня
Вера рассказала также и о сегодняшней посылке и даже почти дословно передала странное
письмо своего таинственного обожателя…
— Я давно настаивал! — говорил Николай раздраженно и делая правой рукой такой жест, точно он бросал на землю какую-то невидимую тяжесть. — Я давно настаивал, чтобы прекратить эти дурацкие
письма. Еще
Вера за тебя замуж не выходила, когда я уверял, что ты и
Вера тешитесь ими, как ребятишки, видя в них только смешное… Вот, кстати, и сама
Вера… Мы, Верочка, говорим сейчас с Василием Львовичем об этом твоем сумасшедшем, о твоем Пе Пе Же. Я нахожу эту переписку дерзкой и пошлой.
Я соглашаюсь, что вначале, когда
Вера Николаевна была еще барышней, я писал ей глупые
письма и даже ждал на них ответа.
— Я готов, — сказал он, — и завтра вы обо мне ничего не услышите. Я как будто бы умер для вас. Но одно условие — это я вам говорю, князь Василий Львович, — видите ли, я растратил казенные деньги, и мне как-никак приходится из этого города бежать. Вы позволите мне написать еще последнее
письмо княгине
Вере Николаевне?
В шесть часов пришел почтальон. На этот раз
Вера Николаевна узнала почерк Желткова и с нежностью, которой она в себе не ожидала, развернула
письмо.
Бабушка говорила робко, потому что все еще не знала, для чего прочла ей
письма Вера. Она была взволнована дерзостью Марка и дрожала в беспокойстве за Веру, боясь опасного поворота страсти, но скрывала свое волнение и беспокойство.
— Да, кабы не вы, погибла бы совсем, — сказала тетка. — Спасибо вам. Видеть же вас я хотела затем, чтобы попросить вас передать
письмо Вере Ефремовне, — сказала она, доставая письмо из кармана. — Письмо не запечатано, можете прочесть его и разорвать или передать, — что найдете более сообразным с вашими убеждениями, — сказала она. — В письме нет ничего компрометирующего.
Но когда он прочитал
письмо Веры к приятельнице, у него невидимо и незаметно даже для него самого, подогрелась эта надежда. Она там сознавалась, что в нем, в Райском, было что-то: «и ум, и много талантов, блеска, шума или жизни, что, может быть, в другое время заняло бы ее, а не теперь…»
Неточные совпадения
Он охмелел от
письма, вытвердил его наизусть — и к нему воротилась уверенность к себе,
вера в
Веру, которая являлась ему теперь в каком-то свете правды, чистоты, грации, нежности.
Может быть,
Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие
письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
Вера, взглянув на
письмо, оцепенела, как будто от изумления, и с минуту не брала его из рук Якова, потом взяла и положила на стол, сказав коротко: «Хорошо, поди!»
Райский сунул
письмо в ящик, а сам, взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть на места, где вчера ходила, сидела, скользила, может быть, как змея, с обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, —
Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про себя — и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла
письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально посмотрела в глаза
Вере.