Неточные совпадения
Вера Васильевна! — начиналось
письмо, — я в восторге, становлюсь на колени перед вашим милым, благородным, прекрасным братом!
— Что ж отвечать ей? — спросила
Вера, когда Райский положил
письмо на стол.
Письмо оканчивалось этой строкой. Райский дочитал — и все глядел на строки, чего-то ожидая еще, стараясь прочесть за строками. В
письме о самой
Вере не было почти ничего: она оставалась в тени, а освещен один он — и как ярко!
— Это опять не то
письмо: то на синей бумаге написано! — резко сказал он, обращаясь к
Вере, — а это на белой…
Его поглотили соображения о том, что
письмо это было ответом на его вопрос: рада ли она его отъезду! Ему теперь дела не было, будет ли от этого хорошо
Вере или нет, что он уедет, и ему не хотелось уже приносить этой «жертвы».
С мыслью о
письме и сама
Вера засияла опять и приняла в его воображении образ какого-то таинственного, могучего, облеченного в красоту зла, и тем еще сильнее и язвительнее казалась эта красота. Он стал чувствовать в себе припадки ревности, перебирал всех, кто был вхож в дом, осведомлялся осторожно у Марфеньки и бабушки, к кому они все пишут и кто пишет к ним.
— На одну минуту,
Вера, — вслух прибавил потом, — я виноват, не возвратил тебе
письма к попадье. Вот оно. Все хотел сам отдать, да тебя не было.
Он хотя и был возмущен недоверием
Веры, почти ее враждой к себе, взволнован загадочным
письмом, опять будто ненавидел ее, между тем дорожил всякими пятью минутами, чтобы быть с ней. Теперь еще его жгло желание добиться, от кого
письмо.
— А заметили ли вы, что
Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от бабушки разрешения своего мучительного «вопроса» о синем
письме.
— Оставим это. Ты меня не любишь, еще немного времени, впечатление мое побледнеет, я уеду, и ты никогда не услышишь обо мне. Дай мне руку, скажи дружески, кто учил тебя,
Вера, — кто этот цивилизатор? Не тот ли, что
письма пишет на синей бумаге!..
Может быть,
Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие
письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
Он охмелел от
письма, вытвердил его наизусть — и к нему воротилась уверенность к себе,
вера в
Веру, которая являлась ему теперь в каком-то свете правды, чистоты, грации, нежности.
Он забыл свои сомнения, тревоги, синие
письма, обрыв, бросился к столу и написал коротенький нежный ответ, отослал его к
Вере, а сам погрузился в какие-то хаотические ощущения страсти.
Веры не было перед глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось в мечты или обращалось к прошлому, уже испытанному. Он от мечтаний бросался к пытливому исканию «ключей» к ее тайнам.
— Мужик идет с
письмом от
Веры! — сказал он, уходя.
«Да, да — брошу и бегу, не дождусь ее!» — решил он и тут только заметил приложенный к ее
письму клочок бумаги с припиской
Веры...
Райский сунул
письмо в ящик, а сам, взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть на места, где вчера ходила, сидела, скользила, может быть, как змея, с обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, —
Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про себя — и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.
В один из туманных, осенних дней, когда
Вера, после завтрака, сидела в своей комнате, за работой, прилежно собирая иглой складки кисейной шемизетки, Яков подал ей еще
письмо на синей бумаге, принесенное «парнишкой», и сказал, что приказано ждать ответа.
Вера, взглянув на
письмо, оцепенела, как будто от изумления, и с минуту не брала его из рук Якова, потом взяла и положила на стол, сказав коротко: «Хорошо, поди!»
Вера казалась утомленной чтением
письма. Она равнодушно отложила его и принялась за другое, которое только что принес ей Яков.
«Я каждый день бродил внизу обрыва, ожидая тебя по первому
письму. Сию минуту случайно узнал, что в доме нездорово, тебя нигде не видать.
Вера, приди или, если больна, напиши скорее два слова. Я способен прийти в старый дом…»
Бабушке сказать? Бабушка сделает, что нужно, но она огорчится
письмами:
Вере хотелось бы избегнуть этого.
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла
письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально посмотрела в глаза
Вере.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых
письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Стало быть, он мучился теми же сомнениями и тем же вопросом, который точно укусил Татьяну Марковну прямо в сердце, когда
Вера показала ей
письма.
Но как бы
Вера ни решила, все же, в память прошлого, она должна была… хоть написать к нему свое решительное
письмо — если больна и вынести свидания не может.
Неточные совпадения
Но вот прошло четыре года. В одно тихое, теплое утро в больницу принесли
письмо.
Вера Иосифовна писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и просила его непременно пожаловать к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня день ее рождения. Внизу была приписка: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. Я.».
Вера Иосифовна написала ему трогательное
письмо, в котором просила его приехать и облегчить ее страдания.
Сколько времени где я проживу, когда буду где, — этого нельзя определить, уж и по одному тому, что в числе других дел мне надобно получить деньги с наших торговых корреспондентов; а ты знаешь, милый друг мой» — да, это было в
письме: «милый мой друг», несколько раз было, чтоб я видела, что он все по-прежнему расположен ко мне, что в нем нет никакого неудовольствия на меня, вспоминает
Вера Павловна: я тогда целовала эти слова «милый мой друг», — да, было так: — «милый мой друг, ты знаешь, что когда надобно получить деньги, часто приходится ждать несколько дней там, где рассчитывал пробыть лишь несколько часов.
По лицу
Веры Павловны пробежало недоумение, когда она стала распечатывать
письмо: на конверте был штемпель городской почты.
Полозова говорила в
письме к подруге, что много обязана была мужу
Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за человек был ее отец.