Неточные совпадения
«Надо, говорит, новые трубы ставить,
а лучше всего, говорит, продай ты свою кислую дребедень в музей… вроде как какой-нибудь памятник…»
Ну да уж ладно!
—
Ну вот, врал! Зачем ему врать? Человек солидный, непьющий… домишко у него в Севастополе. Да потом здесь и спуститься к морю негде. Подожди, дойдем ужотко до Мисхора, там и пополощем телеса свои грешные. Перед обедом оно лестно, искупаться-то…
а потом, значит, поспать трошки… и отличное дело…
— Н-да, братец ты мой, ничего не поделаешь… Сказано: в поте лица твоего, — продолжал наставительно Лодыжкин. — Положим, у тебя, примерно сказать, не лицо,
а морда,
а все-таки…
Ну, пошел, пошел вперед, нечего под ногами вертеться…
А я, Сережа, признаться сказать, люблю, когда эта самая теплынь. Орган вот только мешает,
а то, кабы не работа, лег бы где-нибудь на траве, в тени, пузом, значит, вверх, и полеживай себе. Для наших старых костей это самое солнце — первая вещь.
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно… опасаешься немного,
ну а потом видишь, что другие люди не боятся, и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам увидишь. Одно только плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль,
а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них,
а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я все знаю!
— Две да пять, итого семь копеек… Что ж, брат Сереженька, и это деньги. Семь раз по семи, — вот он и полтинник набежал, значит, все мы трое сыты, и ночлег у нас есть, и старичку Лодыжкину, по его слабости, можно рюмочку пропустить, недугов многих ради… Эх, не понимают этого господа! Двугривенный дать ему жалко,
а пятачок стыдно…
ну и велят идти прочь.
А ты лучше дай хошь три копейки… Я ведь не обижаюсь, я ничего… зачем обижаться?
— Подожди-ка малость, Сергей, — окликнул он мальчика. — Никак, там люди шевелятся? Вот так история. Сколько лет здесь хожу, — и никогда ни души.
А ну-ка, вали, брат Сергей!
— Служить, Арто! Так, так, так… — проговорил старик, держа над головой пуделя хлыст. — Перевернись. Так. Перевернись. Еще, еще… Танцуй, собачка, танцуй!.. Садись! Что-о? Не хочешь? Садись, тебе говорят. А-а… то-то! Смотри! Теперь поздоровайся с почтеннейшей публикой.
Ну! Арто! — грозно возвысил голос Лодыжкин.
— Вот это — другое дело. Вежливость прежде всего.
Ну а теперь немножко попрыгаем, — продолжал старик, протягивая невысоко над землею хлыст. — Алле! Нечего, брат, язык-то высовывать. Алле! Гоп! Прекрасно!
А ну-ка еще, нох ейн маль… Алле! Гоп! Алле! Гоп! Чудесно, собачка. Придем домой, я тебе морковки дам.
А, ты морковку не кушаешь? Я и забыл совсем. Тогда возьми мою чилиндру и попроси у господ. Может быть, они тебе препожалуют что-нибудь повкуснее.
— Ах, как вы бестолковы! Трилли, у тебя заболит горлышко. Ведь поймите, что собака ваша,
а не моя.
Ну сколько? Десять? Пятнадцать? Двадцать?
—
Ну а ты не балуйся, поросенок. Смотри! Я т-тебя!
— Да постой… не к тому я это… Вот, право, репей какой… Ты подумай:
ну, что тебе собака? Подобрал другого щенка, выучил стоять дыбки, вот тебе и снова пес.
Ну? Неправду, что ли, я говорю?
А?
—
А тут, брат ты мой, сразу — цифра! — горячился дворник. — Двести,
а не то триста целковых враз!
Ну, обыкновенно, мне кое-что за труды… Ты подумай только: три сотенных! Ведь это сразу можно бакалейную лавку открыть…
— Грехи наши тяжкие,
а запасы скудные, — сказал дедушка, садясь в прохладе под орешником. — Ну-ка, Сережа, господи благослови!
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов и бороды. — Если бы я был царем, все бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда!
Ну вот, бог напитал, никто не видал,
а кто и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!