Неточные совпадения
— Я скажу одно, — поднялся маленький математик, — пощадите, господа, молодого
человека!.. Если у вас есть в сердце хоть капелька человеческой крови — пощадите его! Он виноват — не спорю. Ну, выдержите его в карцере, сколько вам будет угодно; ну, лишите его домашних отпусков до конца курса; ну, постарайтесь представить
пред собранием товарищей весь позор, всю глупость его проступка; но только, Бога ради, не выгоняйте его!
Волнение от всей этой внезапности; радость при нежданных и весьма значительных для него деньгах; страх
пред странным тоном письма и особенно
пред заключительной и весьма-таки полновесною угрозой; заманчивость этой загадочно-таинственной неизвестности, за которою скрывается какая-то неведомая, но, должно быть, грозная и могучая сила, (так по крайней мере думал Шишкин) и наконец это лестно-приятное щекотание по тем самым стрункам самолюбия, которые пробуждают в молодом
человеке самодовольно-гордое сознание собственного достоинства и значительности, что вот, мол, стало быть, и я что-нибудь да значу, если меня ищут «такие
люди».
Путники улеглись в пещере, а на площадке долго еще молился жегулевский старец, кладя положенное число поклонов, и — пока до сна — рассеянное ухо молодых
людей слышало слова благоговейной молитвы: «Боже, милостив буди ми грешному!.. Боже, направи мя на путь Твоея святыя истины и, от злых избави и отврати помыслы от лукавого, да ничем же смущаем предстану
пред Тобою!»
— Прощайте, возлюбленные! Прощайте! — раздался его любящий, но твердый старческий голос. — Расставаясь с вами, скажу одно вам: будьте твердыми сынами нашей Православной Восточной церкви; будьте твердыми и честными
людьми русскими! Ежели кого обидел или прегрешил я
пред кем-либо из вас, простите мне ради Христа, простившего врагам своим свое великое поругание, свою страшную крестную смерть. Прощайте!
Но замечательнее всего, что все те, которые имели честь быть представлены графу, в глубине души своей очень хорошо понимали и чувствовали, относительно себя, то же самое, что чувствовал к ним и граф Маржецкий, — словно бы, действительно, все они были варвары и татары
пред этим представителем европейской цивилизации и аристократизма; и в то же время каждый из них как бы стремился изобразить чем-то, что он-то, собственно, сам по себе, да и все-то мы вообще вовсе не варвары и не татары, а очень либеральные и цивилизованные
люди, но… но… сила, поставленная свыше, и т. д.
— В чем? И сам не знаю, ваше сиятельство! — вздохнул и развел руками философ. — Но вы, как и я же, успели уже, вероятно, заметить, что здесь все как будто в чем-то виноваты
пред вашим сиятельством; ну, а я
человек мирской и вместе со всеми инстинктивно чувствую себя тем же и говорю: «виноват!» Я только, ваше сиятельство, более откровенен, чем другие.
И если в этих учреждениях есть уже наши, то не должны ли мы благодарить их, преклоняться, благословлять, даже благоговеть
пред великим гражданским подвигом этих самоотверженных
людей, которые ради пользы великого дела не задумались навлечь на себя общественное нерасположение, недоверие, презрение, одним словом, решились покрыть себя позором имени шпиона.
Ему хотелось, чтоб
люди жили в великолепных алюминиевых фаланстерах,
пред которыми казались бы жалки и ничтожны дворцы сильных мира сего, чтобы всякий труд исполнялся не иначе, как с веселой песней и пляской, чтобы каждый
человек имел в день три фунта мяса к обеду, а между тем сам Лука зачастую не имел куда голову приклонить, спал на бульваре, ходил работать на биржу, когда не было в виду ничего лучшего, и иногда сидел без обеда.
Часто, возвращаясь домой, хозяин находил на лестнице
пред дверьми своей квартиры какой-нибудь конверт с подобной прокламацией; часто в чьей-нибудь прихожей раздавался звонок — и неизвестный
человек, сунув в руку лакея или горничной свернутый листок, торопливо сбегал вниз и, скрывшись за подъездом, удирал во все лопатки на лихаче-извозчике.
Благоверный, будучи
человеком характера робкого и миролюбивого и притом, по духу времени, смирясь
пред эмансипированными стремлениями к независимому труду и жизни своей супруги, спешил высылать ей денег, поскольку лишь было ему возможно.
Неточные совпадения
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, // Как много
люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И стало перед пахарем, // Как войско
пред царем! // Не столько росы теплые, // Как пот с лица крестьянского // Увлажили тебя!..»
В одной из приволжских губерний градоначальник был роста трех аршин с вершком, и что же? — прибыл в тот город малого роста ревизор, вознегодовал, повел подкопы и достиг того, что сего, впрочем, достойного
человека предали суду.
Вольнодумцы, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать, что
пред лицом законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но в глазах
людей опытных и серьезных материя сия всегда будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением.
«Точию же, братие, сами себя прилежно испытуйте, — писали тамошние посадские
люди, — да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо будет, а будете здравы и
пред лицом начальственным не злокозненны, но добротщательны, достохвальны и прелюбезны».
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову. Это был скромный, тихий
человек, очевидно преклонявшийся
пред знанием отставного гвардейца и
пред геройским самопожертвованием купца и сам о себе ничего не говоривший. Когда Катавасов спросил его, что его побудило ехать в Сербию, он скромно отвечал: