Неточные совпадения
— Эва-ся нет!.. Как нет!.. Мы доподлинно
знаем, что есть, — возражали
ему с явными улыбками недоверия. — Это
господа, значит, только нам-то казать не хотят, а что есть, так это точно, что есть! Мы уж известны в том!
—
Господин Устинов! — самым официальным образом обратился
он к Андрею Павловичу. — Наш друг, Подвиляньский, поручил передать вам, что после всего того, что мы
узнали об вас вчера самым положительнейшим образом,
он с вами не дерется: порядочный и честный человек не может драться со шпионом Третьего отделения. И оскорбление ваше, значит, само себя херит!
— Зверь не трогает и змея не кусает, потому
им от Бога такой предел положен. Зверя ты не тронь, и
он тебя не тронет.
Он на этот счет тоже справедливый. Ну опять же кто Бога
знает, тому по писанию «дадеся власть наступити на змию и скорпию и на всю силу вражию». Значит, чего ж тут страшиться? Надо только веру имати. Сказано: «от
Господа вся возможная суть».
— Хе, хе…
Оно конечно… Но
знаете, один в поле не воин. Кабы все — другое дело; всех не тронут! А вы,
господин Хвалынцев, я вас полюбил, ей-Богу, полюбил! — продолжал Ардальон, отчасти в протекторском, отчасти в подлаживающемся тоне. — Я вас не
знал прежде… Ведь я, признаться сказать, думал все, что вы шпион.
Власти на это возражают, что хотя и точно депутаты арестованы, только никак не по
их распоряжению, что
они, власти, тут ровно ни при чем и не
знают даже, как и кем произведены аресты депутатов, и что, наконец, если
они и арестованы, то отнюдь не как депутаты, а как зачинщики и что поэтому пусть
господа студенты пожалуйста нимало не тревожатся и сделают такое одолжение — удалятся во двор и продолжают свои прения.
— Послушай, Полояров, это, наконец, из рук вон! — запальчиво обратилась к
нему Лидинька (с приездом в Петербург она очень прогрессировалась и, не стесняясь никем и ничем, «по принципу» говорила Полоярову с Анцыфровым прямо «ты»). — Это черт
знает что! С какой стати ты водишься с этим
господином?
— Нет-с, не имеете! отнюдь не имеете! Вы можете принимать только тех, кого вам дозволит все общество… Это только под контролем общества можно, а иначе это измена общему делу, иначе это подлость! Почем я
знаю, что это за
господин? Может,
он шпион какой-нибудь!
— Теперича там эти
господа поляки у себя в Варшаве гимны все какие-то поют, — говорил
он, — гимны!.. Черт
знает, что такое!.. Какие тут гимны, коли тут нужно вó!.. Кулак нужен, а
они гимны!.. Тоже, слышно, вот, капиталы все сбирают, пожертвования, а никаких тут, в сущности, особенных капиталов и не требуется! Дайте мне только десять тысяч рублей, да я вам за десять тысяч всю Россию подыму! Какое угодно пари!! Ничего больше, как только десять тысяч! Да и того много, пожалуй!
Каждый Анцыфрик, каждый Малгоржан в то же самое утро, как только
узнали об аресте Луки, поспешили домой и тщательно перерыли и пересмотрели все книжки, все бумажки свои; но запретных плодов между
ними, за исключением двух-трех невинных фотографических карточек, решительно не оказалось, несмотря на все стремление этих
господ подвести хотя что-либо, собственной цензурой, под категорию запрещенного.
— А мне,
господа, это письмо кажется очень сомнительным! — не стесняясь присутствием Ардальона, громко обратился
он к присутствующим. — И странно это, право! Отчего вдруг Ардальон Михайлович получает от Герцена хвалебный гимн своей честности как раз в то самое время, когда мы настойчиво потребовали от
него отчетов? Не
знаю, как вы,
господа, а я нахожу, что это очень странная игра случая!
— А заодно уж, — домекнулся чиновник, — мы сличим и почерк
господина Полоярова да и
его друзей, — здесь, кстати, довольно есть разных писем, — авось до чего и доберемся! Сходство некоторых отдельных букв, как там ни изменяй, а все-таки
узнаешь! У нас ведь есть на это и опытные эксперты под рукою!
— Какой мерзавец! — качая головой, восклицает соболезнующий знакомый и старается запечатлеть в своей памяти имя «учителишки Устинова», для того, во-первых, чтобы самому
знать на случай какой-нибудь возможной встречи с
ним, что этот, мол,
барин шпион, и потому поосторожнее, а во-вторых, чтобы и других предупредить, да и вообще не забыть бы имени при рассказах о том, кто и что были причиной мученичества «нашего Ардальона Михайловича».
— Нет,
барин, врешь! Толкучий не купечество, а хищные люди подожгли! Уж
они давно на
него зарились! Те самые, что народ православный по миру пустить хотят да нехорошие бумаги подбрасывают! Это уж мы доподлинно
знаем! Это верно!
Приказчики разгоняли
их, дубася по чем попало железными замками, звали полицейских офицеров и солдат; но те и сами не
знали, в какую
им сторону идти и брать ли этих
господ, от которых хотя и припахивало водкой, но которые по большей части одеты были прилично, называли себя дворянами или чиновниками и с примерным бескорыстием усердствовали в разбитии дверей тех лавок, хозяева которых не успевали вовремя явиться на место.
— Повторяю вам, я не отказываюсь от дела! — тихо сказал Бейгуш. — Но,
господа, как
знать чужое сердце и как судить
его!.. Берите от меня все, что я могу дать, но оставьте же мне хоть один маленький уголок моей личной, исключительно мне принадлежащей жизни! Неужели ж от этого может сколько-нибудь пострадать дело моей родины? Я не герой, а простой работник… Перемените на шахматной доске две рядом стоящие пешки, поставьте одну на место другой — разве от этого ваша игра хоть сколько-нибудь изменится?
Неточные совпадения
(Принимает из окна просьбы, развертывает одну из
них и читает:)«
Его высокоблагородному светлости
господину финансову от купца Абдулина…» Черт
знает что: и чина такого нет!
Знать не хочу
господ!..» // Тем только успокоили, // Что штоф вина поставили // (Винцо-то
он любил).
Всё это делалось не потому, что кто-нибудь желал зла Левину или
его хозяйству; напротив,
он знал, что
его любили, считали простым
барином (что есть высшая похвала); но делалось это только потому, что хотелось весело и беззаботно работать, и интересы
его были
им не только чужды и непонятны, но фатально противоположны
их самым справедливым интересам.
— Я не имею удовольствия
знать этого
господина Левина, — улыбаясь сказал Вронский, — но, вероятно,
он никогда не видал тех машин, которые
он осуждает. А если видел и испытывал, то кое-как, и не заграничную, а какую-нибудь русскую. А какие же тут могут быть взгляды?
Он знал, что такое военный человек, и, по виду и разговору этих
господ, по ухарству, с которым
они прикладывались к фляжке дорогой,
он считал
их за плохих военных.