— Подрядчика, батюшка. Стали мы ясень рубить, а он стоит да смотрит… Стоял, стоял, да и пойди за водой к колодцу: слышь, пить захотелось. Как вдруг ясень затрещит да прямо на него. Мы ему кричим: беги, беги, беги… Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги… заробел, знать. Ясень-то его верхними сучьями и накрыл. И отчего так скоро повалился, —
Господь его знает… Разве сердцевина гнила была.
Неточные совпадения
Калиныч (как
узнал я после) каждый день ходил с
барином на охоту, носил
его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без
него г-н Полутыкин шагу ступить не мог.
Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои, да,
знать,
Господь его надоумил: положил-таки на себя крест…
Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет
его кликать: «Вернись, мол, вернись, мой светик! ох, вернись, соколик!» И как утонул,
Господь знает.
— Поздно
узнал, — отвечал старик. — Да что! кому как на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле: уж это так. Нет, уж какому человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что
его отзывает… Да; упокой
Господь его душу!
Веялка точно действовала хорошо, но если бы Софрон
знал, какая неприятность ожидала и
его и
барина на этой последней прогулке,
он, вероятно, остался бы с нами дома.
— Э, полноте,
барин, — перебил
он меня с досадой, — не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил
он. —
Знать, дождика-то вам не переждать…
— А что будешь делать с размежеваньем? — отвечал мне Мардарий Аполлоныч. — У меня это размежевание вот где сидит. (
Он указал на свой затылок.) И никакой пользы я от этого размежевания не предвижу. А что я конопляники у
них отнял и сажалки, что ли, там у
них не выкопал, — уж про это, батюшка, я сам
знаю. Я человек простой, по-старому поступаю. По-моему: коли
барин — так
барин, а коли мужик — так мужик… Вот что.
— Скажи твоему бездельнику
барину, — обратился
он к камердинеру, — что, за неименьем
его собственной гнусной рожи, дворянин Чертопханов изуродовал
его писанную; и коли
он желает от меня удовлетворенья,
он знает, где найти дворянина Чертопханова! А то я сам
его найду! На дне моря сыщу подлую обезьяну!
— А
Господь его ведает, батюшка. Проявился у нас жид какой-то; и отколе
его принесло — кто
его знает? Вася, иди, сударик, к маме; кш, кш, поскудный!
—
Барин! посмотрите-ка сюда: этого сегодня не было. Вон и колья торчат из земли:
знать,
их кто вывернул.
— Вы меня не
узнаете,
барин? — прошептал опять голос;
он словно испарялся из едва шевелившихся губ. — Да и где
узнать! Я Лукерья… Помните, что хороводы у матушки у вашей в Спасском водила… помните, я еще запевалой была?
— А то я молитвы читаю, — продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я
знаю их, этих самых молитв. Да и на что я стану
Господу Богу наскучать? О чем я
его просить могу?
Он лучше меня
знает, чего мне надобно. Послал
он мне крест — значит меня
он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист всем скорбящим — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И ничего!
—
Знаю,
барин, что для моей пользы. Да,
барин, милый, кто другому помочь может? Кто
ему в душу войдет? Сам себе человек помогай! Вы вот не поверите — а лежу я иногда так-то одна… и словно никого в целом свете, кроме меня, нету. Только одна я — живая! И чудится мне, будто что меня осенит… Возьмет меня размышление — даже удивительно!
Неточные совпадения
(Принимает из окна просьбы, развертывает одну из
них и читает:)«
Его высокоблагородному светлости
господину финансову от купца Абдулина…» Черт
знает что: и чина такого нет!
Знать не хочу
господ!..» // Тем только успокоили, // Что штоф вина поставили // (Винцо-то
он любил).
Всё это делалось не потому, что кто-нибудь желал зла Левину или
его хозяйству; напротив,
он знал, что
его любили, считали простым
барином (что есть высшая похвала); но делалось это только потому, что хотелось весело и беззаботно работать, и интересы
его были
им не только чужды и непонятны, но фатально противоположны
их самым справедливым интересам.
— Я не имею удовольствия
знать этого
господина Левина, — улыбаясь сказал Вронский, — но, вероятно,
он никогда не видал тех машин, которые
он осуждает. А если видел и испытывал, то кое-как, и не заграничную, а какую-нибудь русскую. А какие же тут могут быть взгляды?
Он знал, что такое военный человек, и, по виду и разговору этих
господ, по ухарству, с которым
они прикладывались к фляжке дорогой,
он считал
их за плохих военных.