Неточные совпадения
Кроме названных уже лиц, оно состояло
еще из отца и «дяди Максима», как звали его
все без исключения домочадцы и даже посторонние.
Вынули вторые рамы, и весна ворвалась в комнату с удвоенной силой. В залитые светом окна глядело смеющееся весеннее солнце, качались голые
еще ветки буков, вдали чернели нивы, по которым местами лежали белые пятна тающих снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью молодая трава.
Всем дышалось вольнее и лучше, на
всех весна отражалась приливом обновленной и бодрой жизненной силы.
Природа раскинулась кругом, точно великий храм, приготовленный к празднику. Но для слепого это была только необъятная тьма, которая необычно волновалась вокруг, шевелилась, рокотала и звенела, протягиваясь к нему, прикасаясь к его душе со
всех сторон не изведанными
еще, необычными впечатлениями, от наплыва которых болезненно билось детское сердце.
Не окрепшее
еще и переполненное новыми ощущениями сознание начинало изнемогать; оно
еще боролось с нахлынувшими со
всех сторон впечатлениями, стремясь устоять среди них, слить их в одно целое и таким образом овладеть ими, победить их.
Он начинал расспрашивать обо
всем, что привлекало его внимание, и мать или,
еще чаще, дядя Максим рассказывали ему о разных предметах и существах, издававших те или другие звуки.
— Вот
еще!.. Смотрите-ка! Разве
вся земля твоя и ты можешь кому-нибудь запретить ходить по земле?
— Слепо-ой? — протянула она нараспев, и голос ее дрогнул, как будто это грустное слово, тихо произнесенное мальчиком, нанесло неизгладимый удар в ее маленькое женственное сердце. — Слепо-ой? — повторила она
еще более дрогнувшим голосом, и, как будто ища защиты от охватившего
всю ее неодолимого чувства жалости, она вдруг обвила шею мальчика руками и прислонилась к нему лицом.
Анна Михайловна
еще более покраснела и, быстро наклонившись, с порывом страстной нежности обняла девочку; последняя приняла неожиданно-бурную ласку
все с тем же ясным, хотя и несколько удивленным взглядом.
Маленькая знакомка Петра представляла в себе
все черты этого типа, который редко вырабатывается жизнью и воспитанием; он, как талант, как гений, дается в удел избранным натурам и проявляется рано. Мать слепого мальчика понимала, какое счастье случай послал ее сыну в этой детской дружбе. Понимал это и старый Максим, которому казалось, что теперь у его питомца есть
все, чего ему
еще недоставало, что теперь душевное развитие слепого пойдет тихим и ровным, ничем не смущаемым ходом…
— Я видел во сне… я вижу тебя и Максима, и
еще… что я
все вижу… Так хорошо, так хорошо, мамочка!
Максим поседел
еще больше. У Попельских не было других детей, и потому слепой первенец по-прежнему остался центром, около которого группировалась
вся жизнь усадьбы. Для него усадьба замкнулась в своем тесном кругу, довольствуясь своею собственною тихою жизнью, к которой примыкала не менее тихая жизнь поссесорской «хатки». Таким образом Петр, ставший уже юношей, вырос, как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний далекой жизни.
А Петр
все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и
все будто прислушивался к чему-то. В его душе подымались, как расколыхавшиеся волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и
еще какое-то особенное возбуждение проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
Однако через несколько минут очарование овладело
всеми безраздельно, и только старший из сыновей Ставрученка, музыкант по профессии, долго
еще вслушивался в игру, стараясь уловить знакомую пьесу и анализируя своеобразную манеру пианиста.
Кроме того, он чувствовал
еще, что
все его существо переполнено каким-то новым, неизведанным ощущением.
— Да, — «сила поганьская», — прочитал Петр, — дальше
все исчезло… Постойте, вот
еще: «порубан шаблями татарскими»… кажется,
еще какое-то слово… но нет, больше ничего не сохранилось.
Еще несколько ступеней, и они
все вышли на первую площадку колокольни.
Все притихли. Высокий ветер, чистый и свободный от испарений земли, тянулся в пролеты, шевеля веревки, и, заходя в самые колокола, вызывал по временам протяжные отголоски. Они тихо шумели глубоким металлическим шумом, за которым ухо ловило что-то
еще, точно отдаленную невнятную музыку или глубокие вздохи меди. От
всей расстилавшейся внизу картины веяло тихим спокойствием и глубоким миром.
— Лицом оба не похожи… черты другие. Но в выражении… Мне казалось, что прежде у Петра бывало выражение немножко как у Романа, а теперь
все чаще виден тот, другой… и
еще… Я боюсь, я думаю…
Еще так недавно в его ушах звучали ее слова, вставали
все подробности первого объяснения, он чувствовал под руками ее шелковистые волосы, слышал у своей груди удары ее сердца.
Вдруг ей почудилось над постелью какое-то едва уловимое движение. Яркий луч ослепительного зимнего солнца, ударявший в стену над самым изголовьем, будто дрогнул и слегка скользнул вниз.
Еще и
еще… светлая полоска тихо прокрадывалась к полуоткрытым глазам, и по мере ее приближения беспокойство спящего
все возрастало.
Неточные совпадения
Да объяви
всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете
еще не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого
еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и
все помутилось.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так
все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись,
всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему
еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб
все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой,
еще письмо не готово.
А при
всем том страх хотелось бы с ним
еще раз сразиться.