Неточные совпадения
После похорон некоторое время во дворе толковали,
что ночью видели старого «коморника», как при жизни, хлопотавшим по хозяйству. Это опять была с его стороны странность, потому
что прежде он всегда хлопотал по хозяйству днем… Но в то время, кажется, если бы я встретил старика где-нибудь
на дворе, в саду или у конюшни, то, вероятно, не очень бы удивился, а только, пожалуй, спросил бы объяснения его странного и
ни с
чем несообразного поведения, после того как я его «не укараулил»…
Я помню,
что никто из нас не сказал
на это
ни одного слова, и, я думаю, старшим могло показаться,
что известие не произвело
на детей никакого впечатления. Мы тихо вышли из комнаты и сели за стол. Но никто из нас не радовался,
что отцовская гроза миновала. Мы чувствовали какую-то другую грозу, неведомую и мрачную…
История эта состояла в следующем: мужик пахал поле и выпахал железный казанок (котел) с червонцами. Он тихонько принес деньги домой и зарыл в саду, не говоря никому
ни слова. Но потом не утерпел и доверил тайну своей бабе, взяв с нее клятву,
что она никому не расскажет. Баба, конечно, забожилась всеми внутренностями, но вынести тяжесть неразделенной тайны была не в силах. Поэтому она отправилась к попу и, когда тот разрешил ее от клятвы, выболтала все
на духу.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме
ни на минуту не мог забыть о том,
что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили
на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Дешерт стал одеваться, крича,
что он умрет в дороге, но не останется
ни минуты в доме, где смеются над умирающим родственником. Вскоре лошади Дешерта были поданы к крыльцу, и он, обвязанный и закутанный,
ни с кем не прощаясь, уселся в бричку и уехал. Весь дом точно посветлел.
На кухне говорили вечером, каково-то у такого пана «людям», и приводили примеры панского бесчеловечья…
— Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский поцеловал у матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу,
что все кончено, и Крыжановский останется
на службе. Действительно,
на следующей день он опять, как
ни в
чем не бывало, работал в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил
на двор до поздней ночи.
— Их дело, — говорил он уверенно, когда
на пропажу собрались соседи. — Шляхтич
на это не пойдет. Имею немного,
что имею — мое. А у хамов
ни стыда,
ни совести,
ни страха божия…
Приехал становой с уездным врачом, и Антося потрошили. По вскрытии оказалось,
что Антось страшно избит и умер от перелома ребер… Говорили,
что парубки, недовольные его успехами
на вечерницах и его победами, застигли его ночью где-то под тыном и «били дрючками». Но
ни сам Антось и никто в деревне
ни единым словом не обмолвился о предполагаемых виновниках.
Возвращаясь домой, отец сразу слабел и, едва пообедав, ложился спать. По вечерам опять занимался, а затем ходил, по совету врача, полчаса по комнате, с трудом волоча ноги и постукивая палкой. Дослужить… дослужить во
что бы то
ни стало остающиеся несколько месяцев…
На эту задачу свелась теперь вся жизненная энергия этого не совсем заурядного человека!
Дня через три в гимназию пришла из города весть: нового учителя видели пьяным… Меня что-то кольнуло в сердце. Следующий урок он пропустил. Одни говорили язвительно: с «похмелья», другие —
что устраивается
на квартире. Как бы то
ни было, у всех шевельнулось чувство разочарования, когда
на пороге, с журналом в руках, явился опять Степан Яковлевич для «выразительного» чтения.
Все взгляды впились в учителя, о котором известно,
что вчера он был пьян и
что его Доманевич вел под руку до квартиры. Но
на красивом лице не было видно
ни малейшего смущения. Оно было свежо, глаза блестели,
на губах играла тонкая улыбка. Вглядевшись теперь в это лицо, я вдруг почувствовал,
что оно вовсе не антипатично, а наоборот — умно и красиво… Но… все-таки вчера он был пьян… Авдиев раскрыл журнал и стал делать перекличку.
Можно было легко угадать,
что Авдиеву будет трудно ужиться с этим неуклонным человеком. А Авдиев вдобавок
ни в
чем не менял своего поведения. По — прежнему читал нам в классах новейших писателей; по — прежнему мы собирались у него группами
на дому; по — прежнему порой в городе рассказывали об его выходках…
Я, конечно, ничего
ни с кем не говорил, но отец с матерью что-то заметили и без меня. Они тихо говорили между собой о «пане Александре», и в тоне их было слышно искреннее сожаление и озабоченность. Кажется, однако,
что на этот раз Бродский успел справиться со своим недугом, и таким пьяным, как других письмоводителей, я его не видел. Но все же при всей детской беспечности я чувствовал,
что и моего нового друга сторожит какая-то тяжелая и опасная драма.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его
ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе;
ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких,
что весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!..
Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
А вы — стоять
на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож
на такого человека,
что хочет подать
на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит
на цыпочках вслед за квартальными.)
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой,
что лет уже по семи лежит в бочке,
что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в
чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины.
Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в
чем никакого прибытку не было!
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)