Неточные совпадения
Человек, видно, был
с головой, не из тех, что пропадают, а из тех, что еще
других выводят на дорогу.
А в это время два
других матроса сразу двинули мостки, сшибли
с ног Дыму, отодвинули Матвея и выволокли мостки на пристань.
Солнце садится в море
с одной стороны, на утро подымается из моря
с другой.
Волны вставали и падали, как горы, и порой
с замиранием сердца Лозинский и
другие пассажиры смотрели и не видели больше смелого суденышка.
А впереди человек видит опять, как в воздухе, наперерез,
с улицы в улицу летит уже
другой поезд, а воздух весь изрезан храпом, стоном, лязганием и свистом машин.
А пока — оглядел всех, и сразу видно, что за народ послал бог навстречу, и сразу же можно начать подходящий разговор: один разговор
с простым мужиком,
другой — со своим братом, однодворцем или мещанином, третий —
с управляющим или подпанком.
И он сел на свою кровать против американского господина, вдобавок еще расставивши ноги. Матвей боялся, что американец все-таки обидится. Но он оказался парень простой и покладливый. Услыхав, что разговор идет о Тамани-холле, он отложил газету, сел на своей постели, приветливо улыбнулся, и некоторое время оба они сидели
с Дымой и пялили
друг на
друга глаза.
Дыма посмотрел на него
с великою укоризной и постучал себя пальцем по лбу. Матвей понял, что Дыма не хочет ругать его при людях, а только показывает знаком, что он думает о голове Матвея. В
другое время Матвей бы, может, и сам ответил, но теперь чувствовал, что все они трое по его вине идут на дно, — и смолчал.
Рядом на
другой подушке лежала голова Дымы, но Матвей
с трудом узнавал своего приятеля.
За две недели на море и за несколько дней у Борка он уже говорил целые фразы, мог спросить дорогу, мог поторговаться в лавке и при помощи рук и разных движений разговаривал
с Падди так, что тот его понимал и передавал
другим его слова…
Матвей даже разинул рот от удивления, и два приятеля
с полминуты молча глядели
друг на
друга. Потом Дыма отвел глаза и сказал...
— Ну, — ответил Джон, — вы еще не знаете этой стороны, мистер Метью. — И
с этими словами он прошел в первую комнату, сел развязно на стул, а
другой подвинул Анне.
Матвей остолбенел и провожал взглядом уходившего незнакомца; а на Матвея
с обеих сторон улицы глядели занавешенные окна домов, похожих
друг на
друга, как две капли воды.
Матвей попробовал вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое
с ним случилось, но сердце у него застучало в груди, а потом начало как будто падать. Улица, на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был дом старой барыни. Только занавески в окнах были опущены на правой стороне, а тени от домов тянулись на левой. Он прошел квартал, постоял у
другого угла, оглянулся, вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его тянуло к месту или на ногах у него были пудовые гири.
Вскоре дверь за нею захлопнулась, и дом старой барыни, недавно еще встревоженный, стоявший
с открытою дверью и
с людьми на крыльце, которые останавливали расспросами прохожих, опять стал в ряд
других, ничем не отличаясь от соседей; та же дверь
с матовым стеклом и черный номер: 1235.
Зато
другие отмечали
с восторгом, что «клоб полисмена Гопкинса, как всегда, отбивал барабанную дробь на головах анархистов».
«Собака ты, черная собака, — подумал он
с горечью. — Человек на тебя надеялся, как на
друга, как на брата… как на родного отца! Ты мне казался небесным ангелом. А вместо всего — ты только вычистил мои сапоги…»
Проследив его глазом, Матвей увидел, что
с другого конца пашни, как животное, сердито взрывая землю, ползет железная машина и грызет, и роет, и отваливает широкую борозду чернозема.
Это должно было тоже произвести впечатление, — хотя уже
с другой стороны.
А в это время,
с другой стороны,
с площадки, послышались вдруг звуки музыки.
Мистер Гопкинс, наряду
с другими людьми в серых касках и
с клобами в руках, стоял неподвижно, как статуя, и, разумеется, не был тронут красноречием мистера Гомперса.
Негр Сам, чистильщик сапог в Бродвее, мостовой сторож, подозревавший незнакомца в каком-нибудь покушении на целость бруклинского моста, кондуктор вагона, в котором Матвей прибыл вечером к Central park,
другой кондуктор, который подвергал свою жизнь опасности, оставаясь
с глазу на глаз
с дикарем в электрическом вагоне, в пустынных предместьях Бруклина, наконец, старая барыня,
с буклями на висках, к которой таинственный дикарь огромного роста и ужасающего вида позвонился однажды
с неизвестными, но, очевидно, недобрыми целями, когда она была одна в своем доме…
Через площадь они пробежали вместе
с другими, потом вбежали в переулок, потом спустились в какой-то подвал, где было еще
с десяток беглецов, частью мрачных, частью, по-видимому, довольных сегодняшним днем.
Они горячо спорили при этом: одни находили, что митинг сорван напрасно,
другие доказывали, что, наоборот, все вышло хорошо, и факт прямого столкновения
с полицией произведет впечатление даже сильнее «слишком умеренных» речей Гомперса.
Мост вздрагивал и напрягался под тяжестью, как туго натянутая струна, а
другой такой же мост, кинутый
с берега на берег, на страшной высоте, казался тонкой полоской кружева, сквозившей во мгле.
И люди, хотя часто походили
с виду на Падди, начинали все-таки представляться лозищанину в
другом свете.
Он стряхнул пепел
с своей сигары и впился в лицо Нилова своими живыми, острыми глазками. Затем, оглянувшись на
других пассажиров и желая придать разговору больше интимности, он пересел на скамью рядом
с Ниловым, положил ему руку на колено и сказал, понизив голос...
К тому же он увидел со смущением, что в комнате не было
другой кровати, — значит, хозяин уступил свою, а его ноги были босы, — значит, Нилов снял
с него, сонного, сапоги.
— И я вас узнал также. Не знаю, поймете ли вы меня, но… за то одно, что мы здесь встретились
с вами… и
с другими, как равные… как братья, а не как враги… За это одно я буду вечно благодарен этой стране…
А дело
с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека сошли
с воздушного поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин
с бородой и голубыми глазами,
другой — брюнет, небольшой, но очень юркий,
с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
Глаза его
с волнением видели здесь следы прошлого. Вот за углом как будто мелькнула чья-то фигура. Вот она появляется из-за угла, ступая так тяжело, точно на ногах у нее пудовые гири, и человек идет,
с тоской оглядывая незнакомые дома, как две капли воды похожие
друг на
друга… «Все здесь такое же, — думал про себя Лозинский, — только… нет уже того человека, который блуждал по этой улице два года назад, а есть
другой…»