Неточные совпадения
Пока Лозинская читала письмо, люди глядели на нее и говорили между собой, что вот и в такой пустой бумажке какая может быть великая сила, что человека повезут на край света и нигде уже не спросят плату.
Ну, разумеется, все понимали при этом, что такая бумажка должна была стоить Осипу Лозинскому немало денег.
А это, конечно, значит, что Лозинский ушел в свет не напрасно и что в свете можно-таки разыскать свою долю…
— Матвей, Матвей, — закричал было Дыма, —
а ну-ка, попробуй с ними по-своему. Как раз теперь это и нужно! — Но в это время оба отлетели, и Дыма упал, задравши ноги кверху.
—
А! Чтоб тебя!
Ну, слушай же ты, Берко…
—
Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя схватило за бока…
А где же тут хорошая заезжая станция, чтобы, знаешь, не очень дорого и не очень уж плохо. Потому что, видишь ты… Мы хоть в простых свитках,
а не совсем уже мужики… однодворцы… Притом еще с нами, видишь сам, девушка…
—
Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, — ответил мистер Борк с большою политикой. — Что вы обо мне думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает людей…
Ну, только и я вам скажу это ваше большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?..
А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо, вместе с моею дочкой.
—
А, вот видите вы, как оно хорошо, — сказал Дыма и оглянулся, как будто это он сам выдумал этого мистера Борка. —
Ну, веди же нас, когда так, на свою заезжую станцию.
— Ай-ай, чего вы это испугались, — сказал жид. — Да это только поезд.
Ну,
ну, идите, что такое за важность… Пускай себе он идет своей дорогой,
а мы пойдем своей. Он нас не тронет, и мы его не тронем. Здесь, я вам скажу, такая сторона, что зевать некогда…
—
Ну, пожалуйста, не надо этого делать, — взмолился Берко, к имени которого теперь все приходилось прибавлять слово «мистер». — Мы уже скоро дойдем, уже совсем близко.
А это они потому, что… как бы вам сказать… Им неприятно видеть таких очень лохматых, таких шорстких, таких небритых людей, как ваши милости. У меня есть тут поблизости цирюльник…
Ну, он вас приведет в порядок за самую дешевую цену. Самый дешевый цирюльник в Нью-Йорке.
—
Ну,
а теперь, пожалуйста, пойдем на эту лестницу…
—
Ну, когда вы такой упрямый человек, что все хотите по-своему… то идите, куда знаете. Я себе пойду в вагон,
а вы, как хотите… Джон! Отдай барышне багаж. Каждый человек может итти своей дорогой.
— Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы думаете. Здесь свобода: все равные, кто за себя платит деньги. И знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые люди,
а я вас больше почитаю… потому что я вижу: вы в вашем месте были хозяева. Это же видно сразу.
А этого шарлатана я, может быть, и держать не стал бы, если бы за него не платили от Тамани-холла.
Ну, что мне за дело! У «босса» денег много, каждую неделю я свое получаю аккуратно.
—
Ну, вы-таки умеете попадать пальцем в небо, — сказал он, поглаживая свою бородку. — Нет, насчет кошелька так вы можете не бояться. Это не его ремесло. Я только говорю, что всякий человек должен искать солидного и честного дела.
А кто продает свой голос… пусть это будет даже настоящий голос… Но кто продает его Тамани-холлу за деньги, того я не считаю солидным человеком.
— Твоя правда, — сказала барыня. — В этой Америке никто не должен думать о своем ближнем… Всякий знает только себя,
а другие — хоть пропади в этой жизни и в будущей…
Ну, так вот я зачем пришла: мне сказали, что у тебя тут есть наша девушка. Или, простите, мистер Борк… Не угодно ли вам позвать сюда молодую приезжую леди из наших крестьянок.
—
Ну,
а зачем вам мисс Эни?..
— Умнее ничего не мог придумать! — сказала барыня спокойно. — Много здесь дураков прилетало, как мухи на мед…
Ну, вот что. Мне некогда. Если ты приехала, чтобы работать, то я возьму тебя с завтрашнего дня. Вот этот мистер Борк укажет тебе мой дом…
А эти — тебе родня?
— Никаких «но». Я не позволю тебе водить ни любовников, ни там двоюродных братьев. Вперед тебе говорю: я строгая. Из-за того и беру тебя, что не желаю иметь американскую барыню в кухарках. Шведки тоже уже испорчены… Слышишь?
Ну,
а пока до свидания.
А паспорт есть?
—
Ну, это правда,
а только здесь всякий любит также получить больше,
а работать меньше.
А, может быть, вы думаете иначе, тогда мистер Борк будет молчать… это уже не мое дело…
— Э, вы совсем не то говорите, что надо. Если бы вы захотели, я повел бы вас в нашу синагогу…
Ну, вы увидели бы, какая у нас хорошая синагога.
А наш раввин здесь в таком почете, как и всякий священник. И когда его вызывали на суд, то он сидел с их епископом, и они говорили друг с другом…
Ну, совсем так, как двоюродные братья.
Ну,
а когда человек станет другой, то и вера у него станет уже другая.
—
Ну, вот. Она пошла на фабрику к мистеру Бэркли.
А мистер Бэркли говорит: «Хорошо. Еврейки работают не хуже других. Я могу принимать еврейку. Но только я не могу, чтобы у меня станок стоял пустой в субботу. Это не платит. Ты должна ходить и в субботу…»
—
Ну, — ответил Борк, вздохнув, — мы, старики, все-таки держимся,
а молодежь…
А! что тут толковать! Вот и моя дочь пришла ко мне и говорит: «Как хочешь, отец, незачем нам пропадать. Я пойду на фабрику в субботу. Пусть наша суббота будет в воскресенье».
— Да, — сказал он, вздохнув. — Вот вы увидите сами. Вы еще молодой человек, — прибавил он загадочно. —
Ну,
а наши молодые люди уже все реформаторы или, еще хуже, — эпикурейцы… Джон, Джон!
А поди сюда на минуту! — крикнул он сыну.
—
Ну,
а знаете, что он вам скажет на это?
—
Ну, он говорит так: значит, будет на свете много самых лучших вер, потому что ваши деды верили по-вашему… Так? Ага!
А наши деды — по-нашему.
Ну, что же дальше?
А дальше будет вот что: лучшая вера такая, какую человек выберет по своей мысли… Вот как они говорят, молодые люди…
—
Ну,
а все-таки, признайся, Матвей… Все-таки этак человек как-то больше похож на американца.
— Что ж, — сказала Роза, — со всяким может случиться несчастье. Мы жили спокойно и тоже не думали ехать так далеко.
А потом… вы, может быть, знаете… когда стали громить евреев…
Ну что людям нужно? У нас все разбили, и… моя мать…
— Так вот они собирают голоса. Они говорят, что если бы оба наши голоса, то они и дали бы больше, чем за один мой…
А нам что это стоит? Нужно только тут в одном месте записаться и не говорить, что мы недавно приехали.
А потом…
Ну, они все сделают и укажут…
—
Ну, вот видишь, — обрадовался Дыма. — Я им как раз говорил, что ты у нас самый сильный человек не только в Лозищах, но и во всем уезде.
А они говорят: ты не знаешь правильного боя.
—
Ну, — ответил Джон, — вы еще не знаете этой стороны, мистер Метью. — И с этими словами он прошел в первую комнату, сел развязно на стул,
а другой подвинул Анне.
— Ах, извините, мистер Джон, — усмехнулась барыня. —
Ну, что ж, моя милая, надо и в самом деле кончать. Я возьму тебя, если сойдемся в цене… Только вперед предупреждаю, чтобы ты знала: я люблю все делать по-своему, как у нас,
а не по-здешнему.
—
Ну, прошу прощения…
А где же?..
— Да.
А девушка, действительно, приятная; нет этого вызывающего нахальства, этого… как бы сказать…
Ну, одним словом, приятно, когда видишь человека, занимающего свое место.
Ну,
а пока — иди с богом.
—
Ну,
а зачем он наклонился и старался схватить его… гм… одним словом… как это изложено в газетах?
—
Ну,
а если бы… (тут лицо старого джентльмена приняло лукавое выражение), если бы вы увидели, что я хожу в полночь около железнодорожного склада, осматривая замки и двери… Понимаете вы меня, Джон?
—
А! Хотелось человеку, конечно… клок вольной земли, чтобы было где разойтись плугом…
Ну там… пару волов, хорошего коня… корову… крепкую телегу…
—
А если я все-таки еду обратно, — продолжал Нилов, — то… видите ли… Здесь есть многое, чего я искал, но… этого не увезешь с собою… Я уже раз уезжал и вернулся… Есть такая болезнь…
Ну, все равно. Не знаю, поймете ли вы меня теперь. Может, когда-нибудь поймете. На родине мне хочется того, что есть здесь… Свободы, своей, понимаете? Не чужой…
А здесь… Здесь мне хочется родины…
—
Ну, вот — она нашла себе «свою собственную жизнь», — сказала она с оттенком горечи ученому господину, когда Анна попрощалась с ними. — Теперь посмотрим, что вы скажете: пока еще явится ваш будущий строй,
а сейчас вот… некому даже убрать комнату.