Неточные совпадения
— Ничего, ничего, пожалуйста, —
я улыбнулся соседу, раскланялся с ним. На бляхе у него сверкнуло: S-4711 (понятно, почему от самого первого момента был связан для
меня с буквой S: это было не зарегистрированное сознанием зрительное впечатление). И сверкнули глаза — два острых буравчика,
быстро вращаясь, ввинчивались все глубже, и вот сейчас довинтятся до самого дна, увидят то, что
я даже себе самому…
Буравчики достали во
мне до дна, потом,
быстро вращаясь, ввинтились обратно в глаза; S — двояко улыбнулся, кивнул
мне, проскользнул к выходу.
— Так, так. Понимаю. Самая опасная болезнь — опаснее
я ничего не знаю… — засмеялся, тончайшей бумажной рукой
быстро написал что-то, отдал листок I; написал — отдал
мне.
—
Я знала это…
Я знала тебя… — сказала I очень тихо.
Быстро поднялась, надела юнифу и всегдашнюю свою острую улыбку-укус. — Ну-с, падший ангел. Вы ведь теперь погибли. Нет, не боитесь? Ну, до свидания! Вы вернетесь один. Ну?
Я видел: по Тэйлору, размеренно и
быстро, в такт, как рычаги одной огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу.
Легкий шорох, и передо
мною — двоякоизогнутая тень.
Я не глядя чувствовал, как
быстро ввинтились в
меня два серо-стальных сверла, изо всех сил улыбнулся и сказал — что-нибудь нужно было сказать...
Тут — разрыв; в самом низу хлопнула дверь, кто-то
быстро протопал по плитам.
Я — снова легкий, легчайший — бросился к перилам — перегнуться, в одном слове, в одном крике «Ты!» — выкрикнуть все…
Не имею представления, как долго
я был мертв, скорее всего 5 — 10 секунд, но только через некоторое время
я воскрес, открыл глаза: темно и чувствую — вниз, вниз… Протянул руку — ухватился — царапнула шершавая,
быстро убегающая стенка, на пальце кровь, ясно — все это не игра моей больной фантазии. Но что же, что?
— Вы? Здесь? — и ножницы его так и захлопнулись. А
я —
я будто никогда и не знал ни одного человеческого слова:
я молчал, глядел и совершенно не понимал, что он говорил
мне. Должно быть, что
мне надо уйти отсюда; потому что потом он
быстро своим плоским бумажным животом оттеснил
меня до конца этой, более светлой части коридора — и толкнул в спину.
—
Я не мог больше! Где вы были? Отчего… — ни на секунду не отрывая от нее глаз,
я говорил как в бреду —
быстро, несвязно, — может быть, даже только думал. — Тень — за
мною…
Я умер — из шкафа… Потому что этот ваш… говорит ножницами: у
меня душа… Неизлечимая…
Я так привык теперь к самому невероятному, что, сколько помню, — даже совершенно не удивился, ни о чем не спросил: скорей в шкаф, захлопнул за собою зеркальную дверь — и, задыхаясь,
быстро, слепо, жадно соединился с I.
Она села, целомудренно оправила запавшую между колен складку юнифы,
быстро обклеила всего
меня улыбками — по кусочку на каждую из моих трещин, — и
я почувствовал себя приятно, крепко связанным.
И вот, блаженно и пьяно,
я иду по лестнице вниз, к дежурному, и
быстро у
меня на глазах, всюду кругом неслышно лопаются тысячелетние почки и расцветают кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки, чьи-то темные лохматые глаза, граненые колонки перил, оброненный на ступенях платок, столик дежурного, над столиком — нежно-коричневые, с крапинками, щеки Ю. Все — необычайное, новое, нежное, розовое, влажное.
S оборотился, быстро-быстро буравчики в
меня, на дно, что-то достал оттуда.
Только тогда
я с трудом оторвался от страницы и повернулся к вошедшим (как трудно играть комедию… ах, кто
мне сегодня говорил о комедии?). Впереди был S — мрачно, молча,
быстро высверливая глазами колодцы во
мне, в моем кресле, во вздрагивающих у
меня под рукой листках. Потом на секунду — какие-то знакомые, ежедневные лица на пороге, и вот от них отделилось одно — раздувающиеся, розово-коричневые жабры…
Согнувшись, она
быстро пошла от
меня. Будто еще что-то вспомнила — обернулась и крикнула...
Оправила между колен серо-голубую ткань, молча,
быстро — обклеила всего
меня улыбкой, ушла.
Она вынула руку. Согнувшись, медленно пошла — два шага —
быстро повернулась — и вот опять рядом со
мной. Губы шевелятся — глазами, губами — вся — одно и то же, одно и то же
мне какое-то слово — и какая невыносимая улыбка, какая боль…
О чем-то
меня спрашивали — какой вольтаж взять для пускового взрыва, сколько нужно водяного балласта в кормовую цистерну. Во
мне был какой-то граммофон: он отвечал на все вопросы
быстро и точно, а
я, не переставая, — внутри, о своем.
Это было естественно, этого и надо было ждать. Мы вышли из земной атмосферы. Но так как-то все
быстро, врасплох — что все кругом оробели, притихли. А
мне —
мне показалось даже легче под этим фантастическим, немым солнцем: как будто
я, скорчившись последний раз, уже переступил неизбежный порог — и мое тело где-то там, внизу, а
я несусь в новом мире, где все и должно быть непохожее, перевернутое…
Дом — ее дом. Открытая настежь, растерянная дверь. Внизу, за контрольным столиком, — пусто. Лифт застрял посередине шахты. Задыхаясь,
я побежал наверх по бесконечной лестнице. Коридор.
Быстро — как колесные спицы — цифры на дверях: 320, 326, 330… I-330, да!
И тогда глаза распахнулись — и
я с наслаждением смотрел, как
быстро бледнело, стиралось, исчезало ее лицо: одни глаза.
Все это было как последняя крупинка соли, брошенная в насыщенный раствор:
быстро, колючась иглами, поползли кристаллы, отвердели, застыли. И
мне было ясно: все решено — и завтра утром
я сделаю это. Было это то же самое, что убить себя, — но, может быть, только тогда
я и воскресну. Потому что ведь только убитое и может воскреснуть.
— Зачем вы здесь? — спросил он,
быстро ввинчиваясь в
меня.
Неточные совпадения
— Чем
я неприлично вела себя? — громко сказала она,
быстро поворачивая к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не с прежним скрывающим что-то весельем, а с решительным видом, под которым она с трудом скрывала испытываемый страх.
—
Я не сказала тебе вчера, — начала она,
быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем,
я объявила ему всё… сказала, что
я не могу быть его женой, что… и всё сказала.
— Что, что ты хочешь
мне дать почувствовать, что? — говорила Кити
быстро. — То, что
я была влюблена в человека, который
меня знать не хотел, и что
я умираю от любви к нему? И это
мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу
я этих сожалений и притворств!
— У вас нет ничего неприятного? Впрочем,
я не имею права спрашивать, —
быстро проговорил он.
— Ничего не понимаю. Ах, Боже мой, и как
мне на беду спать хочется! — сказала она,
быстро перебирая рукой волосы и отыскивая оставшиеся шпильки.