Неточные совпадения
—
Я не могу идти далее, — сказал наконец тот из путешественников, который, по-видимому, был господином. Он бросил повода своей лошади и в совершенном изнеможении упал на землю
— И
я слышу, боярин, — отвечал Алексей, приостановясь на минуту, — да только этот лай
мне вовсе не
по сердцу.
— Да послушай, Юрий Дмитрич: за тебя
я готов в огонь и воду — ты мой боярин, а умирать за всякого прохожего не хочу; дело другое отслужить
по нем панихиду, пожалуй!..
— А вот как:
я года два шатаюсь
по белу свету, и там и сям; да что-то в руку нейдет. До
меня дошел слух, что в Нижнем Новгороде набирают втихомолку войско; так
я хотел попытать счастья и пристать к здешним.
— Да и поляки-то, брат, не скоро его забудут, — сказал стрелец, ударив рукой
по своей сабле. —
Я сам был в Москве и поработал этой дурою, когда в прошлом марте месяце, помнится, в день святого угодника Хрисанфа, князь Пожарский принялся колотить этих незваных гостей. То-то была свалка!.. Мы сделали на Лубянке, кругом церкви Введения божией матери, засеку и ровно двое суток отгрызались от супостатов…
— Скажи-ка
мне, — спросил запорожец, ложась на скамью подле Алексея, — верно, у твоего боярина есть на сердце кручина? Не
по летам он что-то пасмурен.
— Вытолкать?
меня?.. Попытайтесь! — отвечал незнакомый, приподымаясь медленно со скамьи. — Ну, что ж вы стали, молодцы? — продолжал он, обращаясь к казакам, которые, не смея тронуться с места, глядели с изумлением на колоссальные формы проезжего. — Что, ребята, видно —
я не
по вас?
— Нет, боярин, прошу не прогневаться, — сказал запорожец, —
я по милости твоей гляжу на свет божий и не отстану от тебя до тех пор, пока ты сам
меня не прогонишь.
— И теплее, боярин; а здесь так ветром насквозь и прохватывает. Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Алексей, радуясь, что господин его начал с ним разговаривать, — лихо же ты отделал этого похвальбишку поляка! Вот что называется — угостить по-русски! Чай, ему недели две есть не захочется. Однако ж, боярин, как мы выезжали из деревни, так в уши
мне наносило что-то неладное, и не будь
я Алексей Бурнаш, если теперь вся деревушка не набита конными поляками.
Пока региментарь отряжал за вами погоню,
я стал придумывать, как бы вас избавить от беды неминучей; вышел на двор, глядь… у крыльца один шеренговый держит за повод этого коня; посмотрел — парень щедушный;
я подошел поближе, изноровился да хвать его
по лбу кулаком!
— Мужем!.. — повторил вполголоса Юрий, и глубокая печаль изобразилась на лице его. — Нет, добрый Алексей! Господь не благословил
меня быть мужем той, которая пришла
мне по сердцу: так, видно, суждено
мне целый век сиротой промаяться.
Добро, молодчик! ты поедешь в Нижний, и что б у тебя на уме ни было, а
меня не проведешь: или будешь плясать
по моей дудке, или…
— А разве ты знаешь, что он пришел
мне по сердцу?.. что
я люблю его?
— Если ты еще хоть раз подойдешь, старуха, то испортишь все дело, — сказал сердито Кирша. — Стой вон там да гляди издали! Пожалуй-ка
мне опять свою ручку, боярышня, — продолжал он, когда Власьевна отошла прочь. — Вот так… гм, гм! Ну, Анастасья Тимофеевна, тебе жаловаться нечего; если он тебя сглазил, то и ты его испортила: ты крушишься о нем, а он тоскует
по тебе.
— Вот и пан Тишкевич с своими товарищами! — сказал боярин Кручина, взглянув в окно. — Но кто это едет
по левую его сторону?..
Мне помнится, этой красной рожи
я никогда не видывал!
— Он,
я думаю, и теперь еще разгуливает
по лесу.
— Соскучился
по тебе, Федорыч, — отвечал Митя. — Эх, жаль
мне тебя, видит бог, жаль!.. Худо, Федорыч, худо!.. Митя шел селом да плакал: мужички испитые, церковь набоку… а ты себе на уме: попиваешь да бражничаешь с приятелями!.. А вот как все приешь да выпьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?.. Хвать, хвать — ан в погребе и вина нет! Худо, Федорыч, худо!
— Да, да, Дмитрич. Жаль тезку: раненько умер; при нем не залетать бы к коршунам ясному соколу. Жаль
мне тебя, голубчик, жаль! Связал себя
по рукам,
по ногам!.. Да бог милостив! не век в кандалах ходить!.. Побывай у Сергия — легче будет!
— Да будет
по глаголу твоему, сосед! — сказал с улыбкою Кручина. — Юрий Дмитрич, — продолжал он, подойдя к Милославскому, — ты что-то призадумался… Помиримся!
Я и сам виню себя, что некстати погорячился. Ты целовал крест сыну,
я готов присягнуть отцу — оба мы желаем блага нашему отечеству: так ссориться нам не за что, а чему быть, тому не миновать.
— Так
я здесь в западне! Ах, черт побери! Эй, слушай-ка, дядя, пусти.
Мне только пройтись
по улице.
— Да как же
я узнаю: годится ли он для
меня или нет? Позволь на нем
по улице проехать.
Записался в запорожцы, уморил с горя красную девицу, с которой был помолвлен, терпел нападки от своих братьев казаков за то, что миловал жен и детей, не увечил безоружных, не жег для забавы дома, когда в них не было вражеской засады, — и чуть было
меня не зарыли живого в землю с одним нахалом казаком, которого за насмешки
я хватил неловко
по голове нагайкою… да, к счастию, он отдохнул.
— И, боярин! мало ли чем прикидываются люди на белом свете, да не всем так удается, как
мне. Знаешь ли, что
я не на шутку сделался колдуном и, если хочешь, асскажу сейчас
по пальцам, что у тебя на душе и о чем ты тоскуешь?..
— Не напоминай
мне никогда… или нет, расскажи
мне все! Что она говорила с тобою?.. Знает ли она, что
я крушусь
по ней, что белый свет
мне опостылел?..
— Знатный городок! — продолжал запорожец. —
Я живал в нем месяцев
по шести сряду, и у
меня есть там задушевный приятель. Не знавал ли ты купца из мясного ряда,
по имени Кирила Степанова?.. а
по прозванью… как бишь его?.. дай бог память! тьфу, батюшки!.. такое мудреное прозвище… вспомнить не могу!
— Ох вы, молокососы! — сказал седой старик, покачивая головою. — Не прежние мои годы, а то бы
я показал вам, как переходят
по льдинам. У нас, бывало, это плевое дело!.. Да, правду-матку сказать, и народ-то не тот был.
— Да это напрасная предосторожность, — отвечал Юрий. —
Мне нечего таиться:
я прислан от пана Гонсевского не с тем, чтоб губить нижегородцев. Нет, боярин, отсеки
по локоть ту руку, которая подымется на брата, а все русские должны быть братьями между собою. Пора нам вспомнить бога, Андрей Никитич, а не то и он нас совсем забудет.
— Ничего?.. А что за народ толпится вокруг этих сараев?.. О чем они говорят?.. Чу! слышишь? Они называют
меня по имени.
Хорошо еще, что некому было за
мной присмотреть: дворецкий, видно, заболтался с своими гостьми, другие слуги пошли шататься
по городу, а конюха так пьяны, что лыком не вяжут.
О тебе и спрашивать было нечего:
мне сказали, что все ратные люди ушли в Ярославль с князем Пожарским; так
я отслужил третьего дня панихиду
по моем боярине и отправился в путь…
Ты видишь сам, — продолжал Кирша, взглянув с удовольствием на своих казаков, — у
меня под началом вот этаких молодцов до сотни наберется; и кабы
я знал да ведал, кто эти душегубцы, которые по-теряли Юрия Дмитрича, так
я бы их с моими ребятами на дне морском нашел!..
— Постой-ка!.. Ведь это, никак, придется близко святой?.. Ну так и есть!..
Мне сказывала мамушка Власьевна, что в субботу на Фомино воскресенье ей что-то ночью не послалось; вот она перед светом слышит, что вдруг прискакали на боярский двор; подошла к окну, глядь: сидит кто-то в телеге, руки скручены назад, рот завязан; прошло так около часу, вышел из хором боярский стремянный, Омляш, сел на телегу подле этого горемыки, да и
по всем
по трем.
— Кажись,
по муромской. Кабы знато да ведано, так
я меж слов повыспросил бы у боярских холопей: они часто ко
мне наезжают. Вот дней пять тому назад ночевал у
меня Омляш; его посылали тайком к боярину Лесуте-Храпунову; от него бы
я добился, как проехать на Теплый Стан; хоть он смотрит медведем, а под хмельком все выболтает. В прошлый раз как он вытянул целый жбан браги, так и принялся
мне рассказывать, что у них на хуторе…
— Не обмани только ты, а мы не обманем, — отвечал Омляш. — Удалой, возьми-ка его под руку,
я пойду передом, а вы, ребята, идите
по сторонам; да смотрите, чтоб он не юркнул в лес.
Я его знаю: он хват детина! Томила, захвати веревку-то с собой: неравно он нас морочит, так было бы на чем его повесить.
— Что за вздор! — сказал Омляш, взглянув подозрительно на Киршу. —
Я никогда не слыхивал, чтоб — наше место свято — показывался
по утрам, когда уж петухи давным-давно пропели!
— И
я то же думаю. Итак, если завтра погода будет получше… Тьфу, батюшки! что за ветер! экой гул идет
по лесу!
— И, Юрий Дмитрич, охота тебе говорить! Слава тебе господи, что всякий раз удавалось; а как считать
по разам, так твой один раз стоит всех моих. Не диво, что
я тебе служу: за добро добром и платят, а ты из чего бился со
мною часа полтора, когда нашел
меня почти мертвого в степи и мог сам замерзнуть, желая помочь бог знает кому? Нет, боярин,
я век с тобой не расплачусь.
— Не то чтоб жаль; но ведь,
по правде сказать, боярин Шалонский
мне никакого зла не сделал;
я ел его хлеб и соль. Вот дело другое, Юрий Дмитрич, конечно, без греха мог бы уходить Шалонского, да, на беду, у него есть дочка, так и ему нельзя… Эх, черт возьми! кабы можно было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего… Эй вы, передовые!.. ступай! да пусть рыжий-то едет болотом первый и если вздумает дать стречка, так посадите ему в затылок пулю… С богом!
— Ну вот, — вскричал дородный боярин, — не говорил ли
я, что нам должно было ехать
по той дороге? А все ты, Фома Сергеевич! Недаром вещает премудрый Соломон: «Неразумие мужа погубляет пути его».
— Слава тебе господи! — вскричал Алексей. — Насилу ты за ум хватился, боярин! Ну, отлегло от сердца! Знаешь ли что, Юрий Дмитрич? Теперь
я скажу всю правду:
я не отстал бы от тебя, что б со
мной на том свете ни было, если б ты пошел служить не только полякам, но даже татарам; а как бы знал да ведал, что у
меня было на совести? Каждый день
я клал
по двадцати земных поклонов, чтоб господь простил мое прегрешение и наставил тебя на путь истинный.
Дай бог ей доброе здоровье и жениха
по сердцу! вступилась за
меня, горемычную, и, как господа стали съезжать со двора, потихоньку сунула
мне в руку серебряную копеечку.
— Если так — она спасена! Ну, детушки, — продолжал он, обращаясь к толпе, — видно, вас не переспоришь — быть по-вашему! Только не забудьте, ребята, что она такая же крещеная, как и мы: так нам грешно будет погубить ее душу. Возьмите ее бережненько да отнесите за
мною в церковь, там она скорей очнется! дайте
мне только время исповедать ее, приготовить к смерти, а там делайте что хотите.
— А
я, — прибавил священник, — на радости прощаю Зверева и выдаю из собственной моей казны
по пяти алтын на человека.
— Да, Анастасья! Вчера, над гробом преподобного Сергия,
я клялся оставить свет и произнес обет:
по окончании брани возложить на себя одежду инока.
— Да, если из двух дорог
я выбрал одну и шел
по ней всю жизнь мою, то могу ли перед смертью возвратиться опять на перепутье?
— Так, Юрий Дмитрич,
я вижу ясно перст божий, указующий тебе путь,
по коему ты должен следовать.
— Домой сбираюсь, Дмитрич!.. Да и пора, голубчик, видит бог, пора! Помаялся, пошатался лет пятьдесят
по чужой стороне, будет с
меня!
— Поклонись, брат, еще раз от
меня твоему боярину. Век не забуду его благодеяний!
По милости его
я могу теперь завестись своим домиком и жить не хуже всякого атамана.