Неточные совпадения
— Нигде, сударь! нигде! Такие опасные люди не должны быть терпимы во всей Европе. Пусть они
едут в Англию или Восточную Индию; пусть проповедывают там возмутительные свои правила; по крайней мере до
тех пор, пока на берегах Темзы не развеваются еще знамена Франции.
— Ну, mon cher! — сказал Зарецкой, — теперь, надеюсь, ты не можешь усомниться в моей дружбе. Я лег спать во втором часу и встал в четвертом для
того, чтоб проводить тебя до «Средней рогатки», до которой мы, я думаю, часа два
ехали. С чего взяли, что этот скверный трактир на восьмой версте от Петербурга? Уж я дремал, дремал! Ну, право, мы верст двадцать отъехали. Ах, батюшки! как я исковеркан!
—
То есть — с лишком по двести верст в сутки? — сказал смотритель, рассчитав по пальцам. — Что ж, сударь? Это езда не плохая. Зимою можно
ехать и скорее, а теперь дело весеннее… Чу! колокольчик! и кажется, от Москвы!.. четверкою бричка…
— Нет, сударь, ямщик ни за что не
поедет. Вот этак часика через полтора… Эх, сударь! кони знатные — мигом доставят на станцию; а вы меж
тем чайку накушайтесь.
Вот кабы еще проезжие-та, как ваша милость, не понукали; а
то наши бары, провал бы их взял! ступай им по десяти верст в час; а
поехал вволю рысцой или шагом, так норовят в зубы».
— Могу, сударь! Он
ехал на перекладных; а как на последней станции была также задержка,
то я взял его с собою.
— Полно, брат! по-латыни-та говорить! Не об этом речь: я слыву хлебосолом, и надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы не
едут! Я разослал ко всем соседям приглашения:
того и гляди, станут наезжать гости; одному мне не управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж на будущей неделе я стал бы у нее хозяйничать, — прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. — Что, брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел за столом подле своей невесты; он мог говорить с нею свободно, не опасаясь нескромного любопытства соседей, потому что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с другой Оленька. В
то время как все, или почти все, заняты были
едою, этим важным и едва ли ни главнейшим делом большей части деревенских помещиков, Рославлев спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери, что он не должен ни в каком случае вступать снова в военную службу?
Лидина, уезжая с своими дочерьми, сказала в гостиной несколько слов жене предводителя,
та шепнула своей приятельнице Ильменевой, Ильменева побежала в беседку рассказать обо всем своему мужу, и чрез несколько минут все гости знали уже, что Рославлев
едет в армию и что мы деремся с французами.
— Мне некогда вам доказывать, что этот поединок стоит
того, который вы мне вчера предлагали. Извольте
ехать.
Размытая проливными дождями проселочная дорога, по которой
ехал Рославлев вместе с своим слугою, становилась час от часу тяжелее, и, несмотря на
то, что они
ехали в легкой почтовой тележке, усталые лошади с трудом тащились шагом.
— Если для
того, чтоб лечиться,
то я советовал бы вам
поехать в другое место. Близ Можайска было генеральное сражение, наши войска отступают, и, может быть, дня через четыре французы будут у Москвы.
— Что ты, Зарецкой! Я вовсе не думал смеяться; да признаюсь, мне и не до
того: рука моя больно шалит. Послушай, братец! Наше торжественное шествие может продолжиться долго, а дом моей тетки на Мясницкой:
поедем скорее.
— Да, он лечит теперь и руку и сердце подле своей невесты, верст за пятьдесят отсюда. Однако ж знаешь ли что? Если в гостиной диваны набиты так же, как здесь стулья,
то на них славно можно выспаться. Мы почти всю ночь
ехали, и не знаю, как ты, а я очень устал.
— В этом еще немного худого, Зарядьев, — перервал Зарецкой. — Можно, в одно и
то же время, любить французской язык и не быть изменником; а конечно, для этого молодца лучше бы было, если б он не учился по-французски. Однако ж прощай! Мне еще до заставы версты четыре надобно
ехать.
Но меж
тем, пока мы слушали горькие жалобы любителя русской старины, Зарецкой все
ехал да
ехал.
В
ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).] в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке вопрос: «Кто
едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной в руке; а за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.
Впереди, вместо авангарда,
ехал казак; за ним оба офицера; а позади, шагах в двадцати от них, уланской вахмистр представлял в единственном лице своем
то, что предки наши называли сторожевым полком, а мы зовем арьергардом.
— Ну, если вы не передумали
ехать в Москву, — сказал артиллерийский офицер, —
то ступайте теперь: я приму отсюда налево и остановлюсь не прежде, как буду от нее верстах в тридцати.
Наши путешественники
ехали сначала скорой рысью, наблюдая глубокое молчание; но когда на восьмой или девятой версте от города, миновав несколько деревень, они увидели себя посреди леса и уж с полчаса не встречали никого,
то Зарецкой начал расспрашивать Рославлева обо всем, что с ним случилось со дня их разлуки.
— А за
то, что приятель, с которым он
ехал, поет хорошо французские куплеты.
Впереди
ехал видный собою мужчина на сером красивом коне; черные, огненные глаза и густые бакенбарды придавали мужественный вид его прекрасной и открытой физиономии; но в
то же время золотые серьги, распущенные по плечам локоны и вообще какая-то не мужская щеголеватость составляла самую чудную противуположность с остальною частию его воинственного наряда, и без
того отменно странного.
— Хорошо, господа, хорошо! — сказал он, наконец, — пускай срамят этой несправедливостью имя французских солдат. Бросить в тюрьму по одному подозрению беззащитного пленника, — quelle indignité [какая гнусность! (франц.)]. Хорошо, возьмите его, а я сейчас
поеду к Раппу: он не жандармской офицер и понимает, что такое честь. Прощайте, Рославлев! Мы скоро увидимся. Извините меня! Если б я знал, что с вами будут поступать таким гнусным образом,
то велел бы вас приколоть, а не взял бы в плен. До свиданья!
— Батюшки! — причитал кучер, — как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а
то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит — известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот и беда.
Неточные совпадения
Городничий. Я пригласил вас, господа, с
тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам
едет ревизор.
По всей по
той дороженьке // И по окольным тропочкам, // Докуда глаз хватал, // Ползли, лежали,
ехали. // Барахталися пьяные // И стоном стон стоял!
Простаков. От которого она и на
тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум,
поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было о нем ни слуху, ни вести,
то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Стародум. На первый случай сгодилось бы и к
тому, что ежели б случилось
ехать, так знаешь, куда
едешь.
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал о
том князю Куракину во время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен, узнав, что им управляет не градоначальник, а изменник, и что из губернии
едет особенная комиссия ревизовать его измену.