Неточные совпадения
— Ну, ну!.. захандрил! Полно, братец, пойдем!.. Вон, кажется, опять она… Точно так!.. видишь ли вот этот лиловый капотец?.. Ax, mon cher [мой дорогой (франц.).],
как хороша!.. прелесть!.. Что
за глаза!.. Какая-то приезжая из Москвы… А ножка, ножка!.. Да пойдем скорее.
— Видишь ли, — сказал Зарецкой, входя с приятелем своим в первую комнату, —
как здесь все обдумано? Ну
как уйдешь, не заплатя
за обед? Ведь шляпа-то стоит дороже рубля.
Что
за краснобай!..
как начнет рассказывать, так есть что послушать: гусли да и только!
В ту минуту,
как Зарецкой, дождавшись наконец шампанского,
за которым хозяин бегал в ближайший погреб, наливал первый бокал, чтоб выпить
за здоровье невесты своего приятеля, — вошел в залу мужчина высокого роста, с огромными черными бакенбардами, в щеголеватом однобортном сюртуке, в одной петлице которого была продета ленточка яркого пунцового цвета.
Так спросите об этом у голландцев, у всего Рейнского союза; поезжайте в Швейцарию, в Италию; взгляните на утесистые, непроходимые горы, некогда отчаяние несчастных путешественников, а теперь прорезанные широкими дорогами, по которым вы можете, княгиня, прогуливаться в своем ландо [четырехместной карете (франц.)] спокойнее, чем по Невскому проспекту; спросите в Террачине и Неаполе: куда девались бесчисленные шайки бандитов, от которых не было проезда в южной Италии; сравните нынешнее просвещение Европы с прежними предрассудками и невежеством, и после этого не понимайте, если хотите,
какие бесчисленные выгоды влечет
за собою присутствие этого гения, колоссального,
как мир, и неизбежного,
как судьба.
Не прошло пяти минут,
как вдруг ему послышались близкие голоса; он сделал еще несколько шагов, и подле него
за кустом погремел отрывистый вопрос: «Ну, что?..
— Да, слышь ты, глупая голова! Ведь
за морем извозчики и все так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим,
как вдруг — батюшки светы! мой седок
как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! — сказал я. — Нет, барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой неделе снес гуся да полсотни яиц.
Лишь только я это вымолвил,
как он одной рукой хвать меня
за ворот, прыгнул к себе, да и ну лудить по становой жиле.
— А овес по два рубля четверть? Вот то-то и есть, ребята, вы заритесь на большие прогоны, а поспрошайте-ка, чего стоят
за морем кормы?
Как рублей по тридцати четверть, так и прогоны не взмилятся! Нет, Федотушка! где дорого берут, там дорого и платят!
А селом-то бывало — селом!.. попридержишь у околицы, а
как въедешь в улицу — шапку набок, свистнул, гаркнул, да и след простыл… и самому весело, и красны девицы удалым парнем любуются; а вас, прости господи,
за что и невестам любить?
Рыдания перервали слова несчастного старика. До души тронутый Рославлев колебался несколько времени. Он не знал, что ему делать. Решиться ждать новых лошадей и уступить ему своих, — скажет, может быть, хладнокровный читатель; но если он был когда-нибудь влюблен, то, верно, не обвинит Рославлева
за минуту молчания, проведенную им в борьбе с самим собою. Наконец он готов уже был принести сию жертву,
как вдруг ему пришло в голову, что он может предложить старику место в своей коляске.
— Иван Архипович! — сказал другой купец, войдя в избу. — Все лошади в разгоне; что будешь делать? ни
за какие деньги нельзя найти. Пришлось поневоле дожидаться.
— Здоров, братец! — отвечал Ижорской, — что ему делается?.. Постой-ка?.. Слышишь?.. Никак тяфкнула?.. Нет, нет!.. Он будет сюда с нашими барынями… Чудак!.. поверишь ли? не могу его уговорить поохотиться со мною!.. Бродит пешком да ездит верхом по своим полям,
как будто бы некому, кроме его, присмотреть
за работою; а уж читает, читает!..
Он пустился,
как из лука стрела, вниз по течению реки; собаки Ижорского бросились вслед
за ним; другие охотники были далеко, и заяц начал преспокойно пробираться лугами к большому лесу, который был у них позади.
Он рвал на себе волосы, выл, ревел, осыпал проклятиями Рославлева;
как полоумный пустился скакать по полю
за зайцем, наскакал на пенек, перекувырнулся вместе с своею лошадью и, лежа на земле, продолжал кричать: «О-ту его — о-ту! береги, береги!..»
В ту самую минуту,
как она, совершенно обессилев, переставала уже держаться
за сучья, Рославлев успел обхватить ее рукою и выплыть вместе с нею на берег.
— Да, я люблю его
как мужа сестры моей,
как надежду, подпору всего нашего семейства,
как родного моего брата! А тебя почти ненавижу
за то, что ты забавляешься его отчаянием. Послушай, Полина! Если ты меня любишь, не откладывай свадьбы, прошу тебя, мой друг! Назначь ее на будущей неделе.
Велел ему взяться
за цепочку, благословился, да
как щелк!..
— И после этого вы можете меня спрашивать!.. Когда вы, прослужив сорок лет с честию, отдав вполне свой долг отечеству, готовы снова приняться
за оружие, то может ли молодой человек,
как я, оставаться простым зрителем этой отчаянной и, может быть, последней борьбы русских с целой Европою? Нет, Федор Андреевич, если б я навсегда должен был отказаться от Полины, то и тогда пошел бы служить; а постарался бы только, чтоб меня убили на первом сражении.
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел
за столом подле своей невесты; он мог говорить с нею свободно, не опасаясь нескромного любопытства соседей, потому что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с другой Оленька. В то время
как все, или почти все, заняты были едою, этим важным и едва ли ни главнейшим делом большей части деревенских помещиков, Рославлев спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери, что он не должен ни в
каком случае вступать снова в военную службу?
Конечно, для чести нашей нации не мешало бы этих господ,
как запрещенный товар, не выпускать
за границу, но сердиться на них не должно.
—
Как что
за беда? Да
как мне теперь глаза показать?.. Ну если догадаются?..
Нам давали балы, мы веселились; но и среди танцев горели нетерпением встретить скорее гостей, которые стояли
за Неманом, церемонились и
как будто бы дожидались приглашения.
— Постой!.. Так точно… вот, кажется,
за этим кустом говорят меж собой наши солдаты… пойдем поближе. Ты не можешь себе представить,
как иногда забавны их разговоры, а особливо, когда они уверены, что никто их не слышит. Мы привыкли видеть их во фрунте и думаем, что они вовсе не рассуждают. Послушай-ка,
какие есть между ними политики — умора, да и только! Но тише!.. Не шуми, братец!
— Смотри-ка, брат? — сказал один из них, — Ну что
за народ эти французы, и огонька-то разложить порядком не умеют. Видишь — там,
какой костер запалили?.. Эк они навалили бревен-то, проклятые!
— То есть врасплох?.. Разумею. А что, Федотов, ведь надо сказать правду: эти французы бравые ребята. Вот хоть сегодня, досталось нам на орехи: правда, и мы пощелкали их порядком, да они себе и в ус не дуют! Ах, черт побери! Что
за диковинка! Люди мелкие, поджарые, ну взглянуть не на что, а
как дерутся!..
— Посмотри, что это там
за французской цепью против огонька мелькнуло?
Как будто б верховой… вон опять!.. видишь?
— Не стыдно ли тебе, Владимир Сергеевич, так дурачиться? Ну что
за радость, если тебя убьют,
как простого солдата? Офицер должен желать, чтоб его смерть была на что-нибудь полезна отечеству.
— А, это ты, Зарядьев? — отвечал Зарецкой. — Пожалуй,
как не закусить! Да ты что тут хозяйничаешь? Помилуй, Ленской! — продолжал он, обращаясь к артиллерийскому офицеру, —
за что он меня твоим добром потчевает?
— Вряд ли! — сказал Зарецкой, покачивай головою. — Посмотри,
как они там
за речкой маневрируют… Вон, кажется, потянулась конница… а прямо против нас… Ну, так и есть. Они ставят батарею...
— Вперед, сударь, вперед! — кричал Рославлев, понукая нагайкою лошадь несчастного князя, который, бледный
как полотно, тянул изо всей силы
за мундштук. — Прошу не отставать; вот и наша цепь. Эй, служба! — продолжал он, подзывая к себе солдата, который заряжал ружье, — где капитан Зарядьев?
Узкая, извилистая дорога, по которой и днем не без труда можно было ехать, заставляла их почти на каждом шаге останавливаться; колеса поминутно цеплялись
за деревья, упряжь рвалась, и ямщик стал уже громко поговаривать, что в село Утешино нет почтовой дороги, что в другой раз он не повезет никого
за казенные прогоны, и даже обещанный рубль на водку утешил его не прежде,
как они выехали совсем из леса.
— Тс!.. тише!.. — перервала безумная. — Не кричи! помешаешь отпевать!.. Чу! слышишь, затянули вечную память!.. Да постой! куда ты? — продолжала она, схватив
за руку Рославлева. — Подождем здесь;
как вынесут, так мы проводим ее до могилы.
— А может быть, и до мамаева побоища. Эх, Иван Архипович, унывать не должно! Да если господь попустит французам одолеть нас теперь, так что ж? У нас, благодаря бога, не так,
как у них, — простору довольно. Погоняются, погоняются
за нами, да устанут; а мы все-таки рано или поздно, а свое возьмем.
— Эх, батюшка!
за этим бы дело не стало, да ведь бог весть! Ну
как в самом деле он примется разорять нас? Кто знает, что у него на уме?
— Я или не я,
какое вам до этого дело; только перевод недурен,
за это я вам ручаюсь, — прибавил с гордой улыбкою красноречивый незнакомец, вынимая из кармана исписанную кругом бумагу. Купец протянул руку; но в ту самую минуту молодой человек поднял глаза и — взоры их встретились. Кипящий гневом и исполненный презрения взгляд купца, который не мог уже долее скрывать своего негодования, поразил изменника; он поспешил спрятать бумагу опять в карман и отступил шаг назад.
— Посмотрите, Зарядьев, — сказал он пехотному офицеру, — ведь нас приняли
за французов; а все ты виноват: твои пленные маршируют,
как на ученье.
— Да, он лечит теперь и руку и сердце подле своей невесты, верст
за пятьдесят отсюда. Однако ж знаешь ли что? Если в гостиной диваны набиты так же,
как здесь стулья, то на них славно можно выспаться. Мы почти всю ночь ехали, и не знаю,
как ты, а я очень устал.
В ту самую минуту,
как он в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).] в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке вопрос: «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной в руке; а
за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.
— Нет, братец! я дал ему синенькую — да еще
какую! с иголочки, так в руке и хрустит! Эх! подумал я, была не была! На, брат, выпей
за здоровье московского ополчения да помолись богу, чтоб мы без работы не остались.
— Разумеется, Григорий Павлович, мы люди военные. Дело походное, а в походе и с незнакомым человеком живешь подчас
как с однокорытником; что тут
за вычуры! Не так ли, господин адъютант?
— Что нового? Замоскворечье горит, и
как я выехал
за заставу, то запылал Каретный ряд.
— А что
за суматоха идет по улицам! Умора, да и только. Французы,
как угорелые кошки, бросаются из угла в угол. Они от огня, а он
за ними; примутся тушить в одном месте, а в двадцати вспыхнет! Да, правда, и тушить-то нечем: ни одной трубы в городе не осталось.
Порывистый ветер колебал деревья и,
как дикой зверь, ревел по лесу; направо густые облака, освещенные пожаром Москвы, которого не видно было
за деревьями, текли,
как поток раскаленной лавы, по темной синеве полуночных небес.
— Да разве вы не знаете старинной пословицы: по Сеньке шапка? Мы с вами и в землянке выпаримся, а для его императорского величества —
как не истопить всего Кремля?.. и нечего сказать: баня славная!.. Чай, стены теперь раскалились, так и пышут. Москва-река под руками: поддавай только на эту каменку, а уж
за паром дело не станет.
— Да слава богу, Андрей Васьянович!
За Москвой-рекой все идет
как по маслу. На Зацепе и по всему валу хоть рожь молоти — гладехонько! На Пятницкой и Ордынке кой-где еще остались дома, да зато на Полянке так дёрма и дерет!
— Посмотри-ка! — сказал купец, —
как он стоит там: один-одинехонек… в дыму… словно коршун выглядывает из-за тучи и висит над нашими головами. Да не сносить же и тебе своей башки, атаман разбойничий!
—
Как, хозяин? — вскричал с удивлением мастеровой. — Да что тебе
за охота подслуживаться нашим злодеям?
Польской генерал подозвал купца и пошел вместе с ним впереди толпы, которая, окружив со всех сторон Наполеона, пустилась вслед
за проводником к Каменному мосту. Когда они подошли к угловой кремлевской башне, то вся Неглинная, Моховая и несколько поперечных улиц представились их взорам в виде одного необозримого пожара. Направо пылающий железный ряд,
как огненная стена, тянулся по берегу Неглинной; а с левой стороны пламя от догорающих домов расстилалось во всю ширину узкой набережной.
— И хорошо бы сделал, если бы в нем остался. Ces sacrés barbares! [Эти проклятые варвары! (франц.)]
Как они нас угостили в своем Кремле! Ну можно ли было ожидать такой встречи? Помните,
за день до нашего вступления в эту проклятую Москву к нам приводили для расспросов какого-то купца… Ах, боже мой!.. Да, кажется, это тот самый изменник, который был сейчас нашим проводником… точно так!.. Ну, теперь я понимаю!..