Неточные совпадения
— Ведь вот хорошо удача, Иван Петрович, —
говорила она, — а вдруг не будет удачи или там что-нибудь;
что тогда? Хоть бы служили
вы где!
— Не вините и меня. Как давно хотел я
вас обнять как родного брата; как много она мне про
вас говорила! Мы с
вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой,
что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
— Слышал, Анна Андреевна,
говорил он мне,
что будто
вы оба надумались и согласились взять бедную девочку, сиротку, на воспитание. Правда ли это?
Что он обо мне дорогой
говорил с
вами?
— Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша своим звонким голосом. — Они думают,
что все это, как и прежде…
что я с пустяками приехал… Я
вам говорю,
что у меня самое интересное дело. Да замолчите ли
вы когда-нибудь!
— Но если
вы меня не научите,
что ж я сделаю?
Говорю вам, я ничего не знаю. Это, верно, сама Бубнова, хозяйка дома?
— Я про то
вам и
говорю,
что особенные. А ты, ваше превосходительство, не думай,
что мы глупы; мы гораздо умнее,
чем с первого взгляда кажемся.
— Давеча
вы говорили с вашим знакомым,
что хотите отдать меня в какой-то дом. Я никуда не хочу.
— И
вы вправду не знали,
что он у меня во все эти дни ни разу не был? — спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто
говоря о самом обыкновенном для нее происшествии.
Я
говорил им,
что с
вами знаком, и обещал им
вас познакомить с ними.
— Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда не слыхал такого; и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У
вас, напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно! Точно это не в тысячу раз невозможнее,
чем то, об
чем мы
говорим и
что думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера
говорили…
И… я хочу
говорить всю правду: когда я вошел сюда, мне показалось,
что и здесь произошло какое-то недоумение; не так как-то ожидал я
вас встретить здесь вместе.
— А! Так
вы не хотите понять с двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша
вас понял так же, как и я, а мы с ним не сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось,
что вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит
вас и верит в
вас, как в божество.
Вы не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали,
что он не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова, ваш тон, как он
говорит, у него остались на сердце…
— Я
говорю, — настойчиво перебила Наташа, —
вы спросили себя в тот вечер: «
Что теперь делать?» — и решили: позволить ему жениться на мне, не в самом деле, а только так, на словах,чтоб только его успокоить. Срок свадьбы, думали
вы, можно отдалять сколько угодно; а между тем новая любовь началась;
вы это заметили. И вот на этом-то начале новой любви
вы все и основали.
Каждый раз, когда Алеша приезжал от
вас, я по лицу его угадывала все,
что вы ему
говорили, внушали; все влияния ваши на него изучила!
Иван Петрович! — прибавил он, подходя ко мне, — теперь более
чем когда-нибудь мне будет драгоценно познакомиться с
вами ближе, не
говоря уже о давнишнем желании моем.
«Я встала и не хотела с ним
говорить, — рассказывала Нелли, — я его очень боялась; он начал
говорить про Бубнову, как она теперь сердится,
что она уж не смеет меня теперь взять, и начал
вас хвалить; сказал,
что он с
вами большой друг и
вас маленьким мальчиком знал.
— А об
чем же
вы говорили?
Вы, верно, поняли,
что я
говорю про вчерашнее…
— Да
вы, может быть, побрезгаете,
что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж
вас как любит! Он про
вас мне и день и ночь теперь
говорит, все про
вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда
вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как
вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Ради бога, поедемте!
Что же со мной-то
вы сделаете? Ведь я
вас ждал полтора часа!.. Притом же мне с
вами так надо, так надо
поговорить —
вы понимаете о
чем?
Вы все это дело знаете лучше меня… Мы, может быть, решим что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога, не отказывайте.
— Вот видите, сами же
вы говорите: швырнет;следовательно, считаете его человеком честным, а поэтому и можете быть совершенно уверены,
что он не крал ваших денег. А если так, почему бы
вам не пойти к нему и не объявить прямо,
что считаете свой иск незаконным? Это было бы благородно, и Ихменев, может быть, не затруднился бы тогда взять своиденьги.
Теперь же, когда еще ничего не решено, у
вас один только путь: признаться в несправедливости вашего иска и признаться открыто, а если надо, так и публично, — вот мое мнение;
говорю вам прямо, потому
что вы же сами спрашивали моего мнения и, вероятно, не желали, чтоб я с
вами хитрил.
— Ничуть, — отвечал я грубо. —
Вы не изволили выслушать,
что я начал
вам говорить давеча, и перебили меня. Наталья Николаевна поймет,
что если
вы возвращаете деньги неискренно и без всяких этих, как
вы говорите, смягчений,то, значит,
вы платите отцу за дочь, а ей за Алешу, — одним словом, награждаете деньгами…
—
Что ж
вы ничего не
говорите? — начал он, с улыбкою смотря на нас. — Сошлись и молчат.
— Ах, боже мой, да я сейчас и поеду. Я ведь сказал,
что здесь только одну минутку пробуду, на
вас обоих посмотрю, как
вы вместе будете
говорить, а там и туда.
— А
вы,
вы и поверили, — сказал я, —
вы, которому она отдала все,
что могла отдать, и даже теперь, сегодня же все ее беспокойство было об
вас, чтоб
вам не было как-нибудь скучно, чтоб как-нибудь не лишить
вас возможности видеться с Катериной Федоровной! Она сама мне это
говорила сегодня. И вдруг
вы поверили фальшивым наговорам! Не стыдно ли
вам?
— Так я и всегда делаю, — перебила она, очевидно спеша как можно больше наговориться со мною, — как только я в
чем смущаюсь, сейчас спрошу свое сердце, и коль оно спокойно, то и я спокойна. Так и всегда надо поступать. И я потому с
вами говорю так совершенно откровенно, как будто сама с собою,
что, во-первых,
вы прекрасный человек, и я знаю вашу прежнюю историю с Наташей до Алеши, и я плакала, когда слушала.
— Разумеется, Алеша, и сам со слезами рассказывал: это было ведь хорошо с его стороны, и мне очень понравилось. Мне кажется, он
вас больше любит,
чем вы его, Иван Петрович. Вот эдакими-то вещами он мне и нравится. Ну, а во-вторых, я потому с
вами так прямо
говорю, как сама с собою,
что вы очень умный человек и много можете мне дать советов и научить меня.
— Я ведь только так об этом заговорила; будемте
говорить о самом главном. Научите меня, Иван Петрович: вот я чувствую теперь,
что я Наташина соперница, я ведь это знаю, как же мне поступать? Я потому и спросила
вас: будут ли они счастливы. Я об этом день и ночь думаю. Положение Наташи ужасно, ужасно! Ведь он совсем ее перестал любить, а меня все больше и больше любит. Ведь так?
— Не думаю; это
вы потому
говорите,
что очень добры.
— Я думаю,
что хорошо. Так, навестила бы
вас… — прибавила она, улыбнувшись. — Я ведь к тому
говорю,
что я, кроме того,
что вас уважаю, — я
вас очень люблю… И у
вас научиться многому можно. А я
вас люблю… И ведь это не стыдно,
что я
вам про все это
говорю?
— Вот видите, мой милый Иван Петрович, я ведь очень хорошо понимаю,
что навязываться на дружбу неприлично. Ведь не все же мы грубы и наглы с
вами, как
вы о нас воображаете; ну, я тоже очень хорошо понимаю,
что вы сидите здесь со мной не из расположения ко мне, а оттого,
что я обещался с
вами поговорить. Не правда ли?
— А так как
вы наблюдаете интересы известной особы, то
вам и хочется послушать,
что я буду
говорить. Так ли? — прибавил он с злою улыбкою.
— Мне сегодня очень весело! — вскричал он, — и, право, не знаю почему. Да, да, мой друг, да! Я именно об этой особе и хотел
говорить. Надо же окончательно высказаться, договоритьсядо чего-нибудь, и надеюсь,
что в этот раз
вы меня совершенно поймете. Давеча я с
вами заговорил об этих деньгах и об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце… Ну! Не стоит теперь и поминать. Я ведь это такговорил! Ха-ха-ха, ведь
вы литератор, должны же были догадаться…
— Ну, а
что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю
вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как
говорили пятьдесят лет назад, и хорошо
говорили: шипы колются, но ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну, да это после…
— О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить все дело. Но оставим на время все дело,а
вы меня дослушайте до конца, постарайтесь не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как
вы думаете,
что если б
вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно
говорю о постороннем;
что ж
вы на меня с таким удивлением смотрите?
— Да высказывать-то нечего. Мне именно хотелось знать,
что бы
вы сказали, если б
вам кто-нибудь из друзей ваших, желающий
вам основательного, истинного счастья, не эфемерного какого-нибудь, предложил девушку, молоденькую, хорошенькую, но… уже кое-что испытавшую; я
говорю аллегорически, но
вы меня понимаете, ну, вроде Натальи Николаевны, разумеется, с приличным вознаграждением… (Заметьте, я
говорю о постороннем, а не о нашемделе); ну,
что бы
вы сказали?
— Вот
что, молодой мой друг, — начал он, серьезно смотря на меня, — нам с
вами эдак продолжать нельзя, а потому лучше уговоримся. Я, видите ли, намерен был
вам кое-что высказать, ну, а
вы уж должны быть так любезны, чтобы согласиться выслушать,
что бы я ни сказал. Я желаю
говорить, как хочу и как мне нравится, да по-настоящему так и надо. Ну, так как же, молодой мой друг, будете
вы терпеливы?
— А я люблю о них
говорить за ужином. Познакомил бы я
вас после ужина с одной mademoiselle Phileberte [барышней Филибер (франц.)] — а? Как
вы думаете? Да
что с
вами?
Вы и смотреть на меня не хотите… гм!
— Для
чего ж
вы это мне все
говорите? — спросил он, грубо и злобно смотря на меня. — Чтоб показать свою проницательность?
— А,
вы называете это зверством, — признак,
что вы все еще на помочах и на веревочке. Конечно, я признаю,
что самостоятельность может явиться и совершенно в противоположном, но… будем
говорить попроще, mon ami… согласитесь сами, ведь все это вздор.
— Не хочу, потому
что вы злой. Да, злой, злой, — прибавила она, подымая голову и садясь на постели против старика. — Я сама злая, и злее всех, но
вы еще злее меня!.. —
Говоря это, Нелли побледнела, глаза ее засверкали; даже дрожавшие губы ее побледнели и искривились от прилива какого-то сильного ощущения. Старик в недоумении смотрел на нее.
— До сих пор я не могла быть у Наташи, —
говорила мне Катя, подымаясь на лестницу. — Меня так шпионили,
что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала целых две недели, наконец-то согласилась. А
вы, а
вы, Иван Петрович, ни разу ко мне не зашли! Писать я
вам тоже не могла, да и охоты не было, потому
что письмом ничего не разъяснишь. А как мне надо было
вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
— Это так… но вот, в
чем вопрос: составлю ли я его счастье? Имею ли я право так
говорить, потому
что я его у
вас отнимаю. Если
вам кажется и мы решим теперь,
что с
вами он будет счастливее, то… то.
—
Говорил. Он
говорил,
что и
вы согласны. Ведь это все только так,чтоб его утешить, не правда ли?
Расскажи им, как твою мать оставил злой человек, как она умирала в подвале у Бубновой, как
вы с матерью вместе ходили по улицам и просили милостыню;
что говорила она тебе и о
чем просила тебя, умирая…
— Нелли только
что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите! Только уж очень она, голубушка, слаба. Боимся мы за нее. Доктор
говорит,
что это покамест ничего. Да
что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И не грех
вам это, Иван Петрович? Ждали
вас, ждали к обеду-то… ведь двое суток не были!..
— Ничего еще неизвестно, — отвечал он, соображая, — я покамест догадываюсь, размышляю, наблюдаю, но… ничего неизвестно. Вообще выздоровление невозможно. Она умрет. Я им не
говорю, потому
что вы так просили, но мне жаль, и я предложу завтра же консилиум. Может быть, болезнь примет после консилиума другой оборот. Но мне очень жаль эту девочку, как дочь мою… Милая, милая девочка! И с таким игривым умом!