Неточные совпадения
Николай Сергеич был один из тех добрейших
и наивно-романтических людей, которые
так хороши у нас на Руси, что бы ни говорили о них,
и которые, если уж полюбят кого (иногда бог
знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического.
Сама же Наташа,
так оклеветанная, даже еще целый год спустя, не
знала почти ни одного слова из всех этих наговоров
и сплетней: от нее тщательно скрывали всю историю,
и она была весела
и невинна, как двенадцатилетний ребенок.
Я заметил, что подобные сомнения
и все эти щекотливые вопросы приходили к нему всего чаще в сумерки (
так памятны мне все подробности
и все то золотое время!). В сумерки наш старик всегда становился как-то особенно нервен, впечатлителен
и мнителен. Мы с Наташей уж
знали это
и заранее посмеивались.
—
Знаешь, Ваня? — продолжал старик, увлекаясь все более
и более, — это хоть не служба, зато все-таки карьера. Прочтут
и высокие лица. Вот ты говорил, Гоголь вспоможение ежегодное получает
и за границу послан. А что, если б
и ты? А? Или еще рано? Надо еще что-нибудь сочинить?
Так сочиняй, брат, сочиняй поскорее! Не засыпай на лаврах. Чего глядеть-то!
— А эта все надо мной подсмеивается! — вскричал старик, с восторгом смотря на Наташу, у которой разгорелись щечки, а глазки весело сияли, как звездочки. — Я, детки, кажется,
и вправду далеко зашел, в Альнаскары записался;
и всегда-то я был
такой… а только
знаешь, Ваня, смотрю я на тебя: какой-то ты у нас совсем простой…
Эдак,
знаешь, бледные они, говорят, бывают, поэты-то, ну
и с волосами
такими,
и в глазах эдак что-то…
знаешь, там Гете какой-нибудь или проч.…я это в «Аббаддонне» читал… а что?
Отец непременно хочет, чтоб он женился на ней, а отец, ведь ты
знаешь, — ужасный интриган; он все пружины в ход пустил:
и в десять лет
такого случая не нажить.
— А почему ж ты
знаешь, что невеста его
так хороша
и что он
и ею уж увлекается?
Я ведь
и сама
знаю, что с ума сошла
и не
так люблю, как надо.
— Обещал, все обещал. Он ведь для того меня
и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не
знает, что делает. Он, может быть, как
и венчаются-то, не
знает.
И какой он муж! Смешно, право. А женится,
так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
Скажи им от меня, Ваня, что я
знаю, простить меня уж нельзя теперь: они простят, бог не простит; но что если они
и проклянут меня, то я все-таки буду благословлять их
и молиться за них всю мою жизнь.
Я рассчитывал на вас
и вчера всю ночь обдумывал один роман,
так, для пробы,
и знаете ли: могла бы выйти премиленькая вещица.
А впрочем, вы, кажется,
и правы: я ведь ничего не
знаю в действительной жизни;
так мне
и Наташа говорит; это, впрочем, мне
и все говорят; какой же я буду писатель?
Я вам правду скажу: я не стою ее; я это чувствую; мне это очень тяжело,
и я не
знаю, за что это она меня
так полюбила?
Я
знал, что старик дня три тому назад крепко прихворнул,
и вдруг я встречаю его в
такую сырость на улице.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее.
Узнав, что новая моя квартира сыра
и, может быть, еще хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист
и нетерпелив. Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в
такие минуты, да
и то не всегда.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность
и все свои задние мысли, — всегда-то он
такой со мной; а ведь
знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли?
Так он
и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть,
и желает простить, господь его
знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Я заглянула к нему в щелку (щелка
такая есть в дверях; он
и не
знает про нее), а он-то, голубчик, на коленях перед киотом богу молится.
— Бедные! — сказала она. — А если он все
знает, — прибавила она после некоторого молчания, —
так это не мудрено. Он
и об отце Алеши имеет большие известия.
Если б отец
и простил, то все-таки он бы не
узнал меня теперь.
— Это все правда, — сказал я, — что ты говоришь, Наташа. Значит, ему надо теперь
узнать и полюбить тебя вновь. А главное:
узнать. Что ж? Он
и полюбит тебя. Неужели ж ты думаешь, что он не в состоянии
узнать и понять тебя, он, он,
такое сердце!
— Надо кончить с этой жизнью. Я
и звала тебя, чтоб выразить все, все, что накопилось теперь
и что я скрывала от тебя до сих пор. — Она всегда
так начинала со мной, поверяя мне свои тайные намерения,
и всегда почти выходило, что все эти тайны я
знал от нее же.
—
Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем
и полюбить другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь ты
знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но
знаешь, Ваня, не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь, как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он всегда
так смотрит;
и в мысль ему не приходит теперь, что я вот здесь… с тобой.
— А господь его
знает, совсем
и не разберешь, как он решил; а я вовсе не болтун, я дело говорю: он даже
и не решал, а только на все мои рассуждения улыбался, но
такой улыбкой, как будто ему жалко меня.
— Надо вам заметить, что хоть у отца с графиней
и порешено наше сватовство, но официально еще до сих пор решительно ничего не было,
так что мы хоть сейчас разойдемся
и никакого скандала; один только граф Наинский
знает, но ведь это считается родственник
и покровитель.
— Мой приход к вам в
такой час
и без доклада — странен
и вне принятых правил; но я надеюсь, вы поверите, что, по крайней мере, я в состоянии сознать всю эксцентричность моего поступка. Я
знаю тоже, с кем имею дело;
знаю, что вы проницательны
и великодушны. Подарите мне только десять минут,
и я надеюсь, вы сами меня поймете
и оправдаете.
Я давно уже
знаю вас, несмотря на то что когда-то был
так несправедлив
и виноват перед вами.
— А как я-то счастлив! Я более
и более буду
узнавать вас! но… иду!
И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим
так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами,
и даже раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно было возобновить с вами знакомство.
— Да, вы правы, мне тоже. Я давно
знаю, что вы настоящий, искренний друг Натальи Николаевны
и моего сына. Я надеюсь быть между вами троими четвертым. Не
так ли? — прибавил он, обращаясь к Наташе.
— Я встречал много поклонников вашего таланта, — продолжал князь, —
и знаю двух самых искренних ваших почитательниц. Им
так приятно будет
узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг,
и ее падчерица, Катерина Федоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы не откажете мне в удовольствии представить вас этим дамам.
— Не
знаю, друг мой.
И про это я тоже думал. Я посмотрю… Увижу…
так и решу. А что, Наташа, ведь у нас все теперь переменилось, — не утерпел не заговорить Алеша.
—
И мне тоже. Он как-то все
так говорит… Устала я, голубчик.
Знаешь что? Ступай
и ты домой. А завтра приходи ко мне как можно пораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?
Я убеждал ее горячо
и сам не
знаю, чем влекла она меня
так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, — не
знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко
и долго; потом опять потупилась как бы в раздумье.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы
и литературные,
и с виду не
такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает.
И знаешь, что
и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы
и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
По-видимому, они оба
знали Маслобоева, но пузан при встрече с нами скорчил досадную, хоть
и мгновенную гримасу, а молодой
так и ушел в какую-то подобострастно-сладкую улыбку.
А
так как ума я никогда не пропивал, то
знаю и мою будущность.
Сизобрюхова, очевидно, сюда привели,
и привел его пузан, а
так как я
знаю, по какого рода делам пузан особенно промышляет, то
и заключаю…
— Помилуй, батюшка, ведь это он все от разных унижений
и оскорблений хандрит, а вот теперь
узнает, что Наташе полное удовлетворение сделано,
так мигом все позабудет.
А потому я
и пугну,
так как она
знает, что я по старой памяти… ну
и прочее — понимаешь?
Я не заставил себе повторять два раза. Схватив за руку Елену, я вывел ее из этого вертепа. Уж не
знаю, как там у них кончилось. Нас не останавливали: хозяйка была поражена ужасом. Все произошло
так скоро, что она
и помешать не могла. Извозчик нас дожидался,
и через двадцать минут я был уже на своей квартире.
Наконец она
и в самом деле заснула
и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду
и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не
зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в
такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно,
и нет.
И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. В один миг она изорвала его чуть не в клочки. Когда она кончила, она была
так бледна, что едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на
такое ожесточение. Она же смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто
и я был тоже в чем-нибудь виноват перед нею. Но я уже
знал, что мне делать.
— Она все говорит, что никуда от меня не пойдет. Да
и бог
знает, как там ее примут,
так что я
и не
знаю. Ну что, друг мой, как ты? Ты вчера была как будто нездорова! — спросил я ее робея.
— А то
такое, что
и не
знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза с дороги воротила. А сегодня
так уж
и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я уж
и отойти от нее не смею.
— А,
так у него была
и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять не пришел, я бы здесь не высидел. Насилу отперла
и до сих пор ни слова; просто жутко с ней, на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла, не
зная, что он умер.
—
И, наконец, еще просьба: я
знаю, мой милый, тебе у нас, может быть,
и скучно, но ходи к нам почаще, если только можешь. Моя бедная Анна Андреевна
так тебя любит
и…
и…
так без тебя скучает… понимаешь, Ваня?
— Я сначала сама пошла
и ему не сказала. А он, как
узнал, потом уж сам стал меня прогонять просить. Я стою на мосту, прошу у прохожих, а он ходит около моста, дожидается;
и как увидит, что мне дали,
так и бросится на меня
и отнимет деньги, точно я утаить от него хочу, не для него собираю.
— Он был прежде богатый… Я не
знаю, кто он был, — отвечала она. — У него был какой-то завод…
Так мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая,
и всего мне не говорила. Все, бывало, целует меня, а сама говорит: все
узнаешь; придет время,
узнаешь, бедная, несчастная!
И все меня бедной
и несчастной звала.
И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно, не сплю, притворюсь, что сплю), она все плачет надо мной, целует меня
и говорит: бедная, несчастная!
— Не
знаю. А там нам
так хорошо было жить, —
и глаза Нелли засверкали. — Мамаша жила одна, со мной. У ней был один друг, добрый, как вы… Он ее еще здесь
знал. Но он там умер, мамаша
и воротилась…