Неточные совпадения
Во-первых, с виду она была
так стара, как не бывают никакие собаки, а во-вторых, отчего же мне, с первого
раза, как я ее увидал, тотчас же пришло в голову, что эта собака не может быть
такая, как все собаки; что она — собака необыкновенная; что в ней непременно должно быть что-то фантастическое, заколдованное; что это, может быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде и что судьба ее какими-то таинственными, неведомыми путами соединена с судьбою ее хозяина.
Но не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце
так, что я десять
раз подходил к их дверям и десять
раз возвращался назад, прежде чем вошел, — не оттого, что не удалась мне моя карьера и что не было у меня еще ни славы, ни денег; не оттого, что я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко было до того, чтоб меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много
раз до этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней
такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной жертвы всем, что было для Наташи до сих пор самой полной святыней? Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Девочка не отвечала на мои скорые и беспорядочные вопросы. Молча отвернулась она и тихо пошла из комнаты. Я был
так поражен, что уж и не удерживал и не расспрашивал ее более. Она остановилась еще
раз на пороге и, полуоборотившись ко мне, спросила...
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит,
так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж
раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
Сколько
раз я заикалась говорить ему издалека, чтоб простил-то; прямо-то не смею,
так издалека, ловким этаким манером заговаривала.
— А как я-то счастлив! Я более и более буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим
так бессвязно… Я имел уже несколько
раз удовольствие встречаться с вами, и даже
раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно было возобновить с вами знакомство.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не
такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что
раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Я не заставил себе повторять два
раза. Схватив за руку Елену, я вывел ее из этого вертепа. Уж не знаю, как там у них кончилось. Нас не останавливали: хозяйка была поражена ужасом. Все произошло
так скоро, что она и помешать не могла. Извозчик нас дожидался, и через двадцать минут я был уже на своей квартире.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и — странное дело, мне показалось, что она вовсе не
так была мне в этот
раз рада, как вчера и вообще в другие
разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На мой вопрос: был ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как бы в раздумье.
— Да уж
так… Куда ж это он опять пошел? В тот
раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
Я положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новое платье. На это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она смотрела
так, как будто никогда и не видывала добрых людей. Если она уж
раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое,
такое же платье, то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него теперь, когда оно напоминало ей
такую ужасную недавнюю минуту.
Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял ей. Мне казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решился быть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот
раз.
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот
раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто
такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до времени таит от меня, как это и не
раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
— А то
такое, что и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да два
раза с дороги воротила. А сегодня
так уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я уж и отойти от нее не смею.
Я уверен, что он еще ни
разу не был у княгини К. с того вечера, и
так досадую, что не успел давеча расспросить его!..
Я с первого же
разу сказал им, что буду скоро женатый человек;
так они и принимали меня за женатого человека.
— Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда не слыхал
такого; и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У вас, напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно! Точно это не в тысячу
раз невозможнее, чем то, об чем мы говорим и что думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера говорили…
Алеша высказал это с жаром и с твердостью. Наташа с какою-то торжественностью его слушала и вся в волнении, с пылающим лицом,
раза два проговорила про себя в продолжение его речи: «Да, да, это
так!» Князь смутился.
— Слава богу! Ведь мне это сто
раз в голову приходило. Да я все как-то не смел вам сказать. Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить ты, да и никак не могут и все избегают
такие фразы, в которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь как хорошо!
Князь-то нарочно
так подвел:
раз застает их поздно да и выдумал, что они в связи, придрался к чему-то: своими глазами, говорит, видел.
— Если б было время, я бы вам сыграла Третий концерт Бетховена. Я его теперь играю. Там все эти чувства… точно
так же, как я теперь чувствую.
Так мне кажется. Но это в другой
раз; а теперь надо говорить.
— Знаю, у князя Р.,
раз в год; я там вас и встретил. А остальное время года вы коснеете в демократической гордости и чахнете на ваших чердаках, хотя и не все
так поступают из ваших. Есть
такие искатели приключений, что даже меня тошнит…
С своей стороны, старичок начал ездить к нам каждый день, а иногда и по два
раза в день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсем выздоравливала, и казалось, она заворожила его
так, что он не мог прожить дня, не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных.
В
такие разы он входил обыкновенно с торжественным видом, как будто был именинник, и Нелли тотчас же догадывалась, что он приехал с подарком.
Я еще не успел выбежать на улицу, не успел сообразить, что и как теперь делать, как вдруг увидел, что у наших ворот останавливаются дрожки и с дрожек сходит Александра Семеновна, ведя за руку Нелли. Она крепко держала ее, точно боялась, чтоб она не убежала другой
раз. Я
так и бросился к ним.
Алеша довольно часто бывал у Наташи, но все на минутку; один
раз только просидел у ней несколько часов сряду; но это было без меня. Входил он обыкновенно грустный, смотрел на нее робко и нежно; но Наташа
так нежно,
так ласково встречала его, что он тотчас же все забывал и развеселялся. Ко мне он тоже начал ходить очень часто, почти каждый день. Правда, он очень мучился, но не мог и минуты пробыть один с своей тоской и поминутно прибегал ко мне за утешением.
— До сих пор я не могла быть у Наташи, — говорила мне Катя, подымаясь на лестницу. — Меня
так шпионили, что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала целых две недели, наконец-то согласилась. А вы, а вы, Иван Петрович, ни
разу ко мне не зашли! Писать я вам тоже не могла, да и охоты не было, потому что письмом ничего не разъяснишь. А как мне надо было вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
Еще
раз она остановилась в дверях и шепнула мне: «Я просто пойду и скажу ей, что я
так в нее верила, что приехала не опасаясь… впрочем, что ж я разговариваю; ведь я уверена, что Наташа благороднейшее существо. Не правда ли?»
Вероятно, он приехал с тем, чтоб оглядеть местность, разузнать положение и, вероятно, крепко рассчитывал на действие этих десяти тысяч рублей перед нищею и оставленною всеми Наташей. Низкий и грубый, он не
раз подслуживался графу N, сластолюбивому старику, в
такого рода делах. Но он ненавидел Наташу и, догадавшись, что дело не пошло на лад, тотчас же переменил тон и с злою радостию поспешил оскорбить ее, чтоб не уходить по крайней мере даром.
Она ему на фортепьяно играла и книги читала по вечерам, а дедушка ее целовал и много ей дарил… все дарил,
так что один
раз они и поссорились, в мамашины именины; потому что дедушка думал, что мамаша еще не знает, какой будет подарок, а мамаша уже давно узнала какой.
А мне ты снилась чуть не каждую ночь, и каждую ночь ты ко мне приходила, и я над тобой плакал, а один
раз ты, как маленькая, пришла, помнишь, когда еще тебе только десять лет было и ты на фортепьяно только что начинала учиться, — пришла в коротеньком платьице, в хорошеньких башмачках и с ручками красненькими… ведь у ней красненькие
такие ручки были тогда, помнишь, Аннушка? — пришла ко мне, на колени села и обняла меня…
А то у тебя по вечерам свеча на окошке часто горела;
так сколько
раз я, Наташа, по вечерам к тебе ходил, хоть на свечку твою посмотреть, хоть тень твою в окне увидать, благословить тебя на ночь.
Но наконец с Нелли сделалось дурно, и ее отнесли назад. Старик очень испугался и досадовал, что ей дали
так много говорить. С ней был какой-то припадок, вроде обмирания. Этот припадок повторялся с ней уже несколько
раз. Когда он кончился, Нелли настоятельно потребовала меня видеть. Ей надо было что-то сказать мне одному. Она
так упрашивала об этом, что в этот
раз доктор сам настоял, чтоб исполнили ее желание, и все вышли из комнаты.
— Нет, Ваня, он не умер! — сказала она решительно, все выслушав и еще
раз подумав. — Мамаша мне часто говорит о дедушке, и когда я вчера сказала ей: «Да ведь дедушка умер», она очень огорчилась, заплакала и сказала мне, что нет, что мне нарочно
так сказали, а что он ходит теперь и милостыню просит, «
так же как мы с тобой прежде просили, — говорила мамаша, — и все ходит по тому месту, где мы с тобой его в первый
раз встретили, когда я упала перед ним и Азорка узнал меня…»
Факт значительный: если
раз уж решалась послать,
так все равно, хоть и взяла обратно: могла другой
раз послать.