Неточные совпадения
— Да благословит же
тебя бог, как я благословляю
тебя, дитя мое милое, бесценное дитя! — сказал отец. — Да пошлет и
тебе навсегда мир души и оградит
тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная молитва моя дошла до него.
— Неужели ж
ты не видишь, Ваня, что я вышла совсем,ушла
от них и никогда не возвращусь назад? — сказала она, с невыразимой тоской смотря на меня.
— И его еще нет! И
ты перваяпришла! — вскричал я с негодованием. Наташа как будто пошатнулась
от удара. Лицо ее болезненно исказилось.
Я, может,
тебе помешал, отвлекаю
тебя от чего-нибудь? — спросил он вдруг, как-то недоверчиво и подозрительно в меня всматриваясь.
Так
ты поговори с ней, эдак знаешь, не
от меня, а как бы с своей стороны… урезонь ее… понимаешь?
Да и
тебе, Иван Петрович, стыдно; кажется, в нашем доме взрос и отеческие ласки
от всех у нас видел: тоже выдумал, очаровательная!
— Ну, вот уж и не ожидала! — вскрикнула Анна Андреевна, всплеснув руками, — и
ты, Ваня, туда же! Уж
от тебя-то, Иван Петрович, не ожидала… Кажется, кроме ласки, вы
от нас ничего не видали, а теперь…
—
От них? Как
ты успел? Сам зашел? Звали?..
Я не пришла к нему с самого начала, я не каялась потом перед ним в каждом движении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я затаила все в себе, я пряталась
от него, и, уверяю
тебя, Ваня, втайне ему это обиднее, оскорбительнее, чем самые последствия любви, — то, что я ушла
от них и вся отдалась моему любовнику.
— Если б я знала наверно, что он любит ее, я бы решилась… Ваня! Не таи
от меня ничего! Знаешь
ты что-нибудь, чего мне не хочешь сказать, или нет?
— Половина одиннадцатого! Я и был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что я был в состоянии урваться
от них, и приехал к
тебе, Наташа. То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно не ехал! А почему?
ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед
тобой не виноват, ни в чем! Ни в чем!
— Совсем не утаил! — перебила Наташа, — вот чем хвалится! А выходит, что все тотчас же нам рассказал. Я еще помню, как
ты вдруг сделался такой послушный, такой нежный и не отходил
от меня, точно провинился в чем-нибудь, и все письмо нам по отрывкам и рассказал.
— Ну-ну, рассказывай; зачем же
тебе надо было скрывать
от меня?
Я рассказал ей всю нашу историю: как
ты бросила для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и
от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что не хочет идти за меня, что в этом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда.
— Поезжай, поезжай, голубчик. Это
ты хорошо придумал. И непременно покажись ему, слышишь? А завтра приезжай как можно раньше. Теперь уж не будешь
от меня по пяти дней бегать? — лукаво прибавила она, лаская его взглядом. Все мы были в какой-то тихой, в какой-то полной радости.
— И мне тоже. Он как-то все так говорит… Устала я, голубчик. Знаешь что? Ступай и
ты домой. А завтра приходи ко мне как можно пораньше
от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?
Разыскивал я недавно одно дельце, для одного князя, так я
тебе скажу — такое дельце, что
от этого князя и ожидать нельзя было.
Ну, да это-то, положим, ничего, а главная беда в том, что
тебя все эти посторонние хлопоты только отвлекают
от работы.
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая
ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с
тобой поступаю, как мне велит мое сердце.
Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я
тебе помочь хочу. Так же бы и
ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но
ты не хочешь так рассудить, и вот
тебе тяжело
от меня самый простой подарок принять.
Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и
тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
— Она все говорит, что никуда
от меня не пойдет. Да и бог знает, как там ее примут, так что я и не знаю. Ну что, друг мой, как
ты?
Ты вчера была как будто нездорова! — спросил я ее робея.
— Знаешь что, Ваня, — сказала она, — будь добр, уйди
от меня,
ты мне очень мешаешь…
— А то такое, что и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза с дороги воротила. А сегодня так уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы
ты его повидал. Я уж и отойти
от нее не смею.
— Ваня, — отвечал он, —
ты знаешь, что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но для теперешнего раза делаю исключение, потому что
ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня есть другая цель. Эта цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее
от пагубного пути, на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
— Знаю, знаю, что
ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати, то у
тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с
тобой согласен и даже прибавлю
от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
А главное, я хочу употребить все средства, чтоб спасти
тебя от гибели в твоем обществе, к которому
ты так прилепился, и
от твоих убеждений.
Мне надо его видеть; он обижен, он оскорблен; его надо утешить, я ему выскажу все, все
от себя, только
от одного себя;
ты тут не будешь замешана.
И пришло мне тогда на ум: что если б
ты, например,
от чего-нибудь заболела и умерла.
Вообразил я себе, как бы я целовал эту могилу, звал бы
тебя из нее, хоть на одну минуту, и молил бы у бога чуда, чтоб
ты хоть на одно мгновение воскресла бы передо мною; представилось мне, как бы я бросился обнимать
тебя, прижал бы к себе, целовал и кажется, умер бы тут
от блаженства, что хоть одно мгновение мог еще раз, как прежде, обнять
тебя.
Я ведь, Ваня, только хотел
тебя насчет этого мошенника предуведомить, чтобы, так сказать, оградить
тебя от его влияния.
Было ж это в городе Санта-фе-де-Богота, а может, и в Кракове, но вернее всего, что в фюрстентум [княжестве (
от нем. Furstentum)] Нассау, вот что на зельтерской воде написано, именно в Нассау; довольно с
тебя?
— И не стыдно, не стыдно это
тебе! — сказала Катя, вся загоревшись
от гнева.
— И не пожалела
ты его, Нелли! — вскричал я, когда мы остались одни, — и не стыдно, не стыдно
тебе! Нет,
ты не добрая,
ты и вправду злая! — и как был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось проводить его до ворот и хоть два слова сказать ему в утешение. Сбегая с лестницы, я как будто еще видел перед собой лицо Нелли, страшно побледневшее
от моих упреков.
Она, может быть, хочет говорить с
тобой, чувствует потребность раскрыть перед
тобой свое сердце, не умеет, стыдится, сама не понимает себя, ждет случая, а
ты, вместо того чтоб ускорить этот случай, отдаляешься
от нее, сбегаешь
от нее ко мне и даже, когда она была больна, по целым дням оставлял ее одну.
— А что, к кому это
ты тогда ходил, так высоко, вот помнишь, мы встретились, когда бишь это? — третьего дня, кажется, — спросил он вдруг довольно небрежно, но все-таки как-то отводя
от меня свои глаза в сторону.
— Нелли! Вся надежда теперь на
тебя! Есть один отец:
ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить
тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а
ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла
от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще
тебя одну, а
ты убежала
от него и потом была больна…
Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала с ним
от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли,
ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
Они злые и жестокие, и вот
тебе мое приказание: оставайся бедная, работай и милостыню проси, а если кто придет за
тобой, скажи: не хочу к вам!..» Это мне говорила мамаша, когда больна была, и я всю жизнь хочу ее слушаться, — прибавила Нелли, дрожа
от волнения, с разгоревшимся личиком, — и всю жизнь буду служить и работать, и к вам пришла тоже служить и работать, а не хочу быть как дочь…
Да ведь я в этот вечер к
тебе приходил, простить
тебя хотел и только
от дверей воротился…
—
От этого проказника станется. Да почему же
ты знаешь?