Неточные совпадения
Ну, положим, хоть и писатель; а я вот что хотел сказать: камергером, конечно,
не сделают за то, что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти; ну сделаться каким-нибудь
там атташе.
Разумеется, надо, чтобы все это и с твоей стороны было благородно; чтоб за дело, за настоящее дело деньги и почести брать, а
не так, чтоб как-нибудь
там, по протекции…
— Ведь вот хорошо удача, Иван Петрович, — говорила она, — а вдруг
не будет удачи или
там что-нибудь; что тогда? Хоть бы служили вы где!
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну,
не гений, как об тебе
там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж
там тебя худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после,
не видал я ее такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще только год тому назад,
не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая
там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
Вот видите, я и сам еще
не хорошо знаю и, по правде, ничего еще
там не устроил.
Там в селе есть и священник, а, впрочем, наверно
не знаю, есть или нет.
Была бы решимость, а
там все само собою устроится,
не правда ли?
Ведь сделаться семейным человеком
не шутка; тогда уж я буду
не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как и другие… ну,
там семейные люди.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть
не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж
не самая несчастная!.. Должно быть,
там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм!
Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете…
не княжеских детей! гм!
Так полгода тому назад было, графиня
не решалась, а теперь, говорят, в Варшаву ездили,
там и согласились.
— Нет,
не ждала; он вечером
там.
— Нет, пойдем! Я тебя только ждала, Ваня! Я уже три дня об этом думаю. Об этом-то деле я и писала к тебе… Ты меня должен проводить; ты
не должен отказать мне в этом… Я тебя ждала… Три дня…
Там сегодня вечер… он
там… пойдем!
Вдруг он увидал ее в углу, между шкафом и окном. Она стояла
там, как будто спрятавшись, ни жива ни мертва. Как вспомню об этом, до сих пор
не могу
не улыбнуться. Алеша тихо и осторожно подошел к ней.
— Половина одиннадцатого! Я и был
там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что я был в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа. То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно
не ехал! А почему? ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед тобой
не виноват, ни в чем! Ни в чем!
Я, говорит, совершенно с тобой согласен, а вот поедем-ка к графу Наинскому, да смотри,
там этого ничего
не говори.
У них сегодня никого
не было, только мы одни, и ты напрасно думала, Наташа, что
там был званый вечер.
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты
там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом
не могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках; так или нет?
— Ну, да ты
не болтай, а поскорей пойдем. Двадцать минут твои, а
там и пусти.
Он в поддевке, правда в бархатной, и похож на славянофила (да это, по-моему, к нему и идет), а наряди его сейчас в великолепнейший фрак и тому подобное, отведи его в английский клуб да скажи
там: такой-то, дескать, владетельный граф Барабанов, так
там его два часа за графа почитать будут, — и в вист сыграет, и говорить по-графски будет, и
не догадаются; надует.
—
Не беспокойся; меры приняты, — говорил Маслобоев. —
Там Митрошка. Сизобрюхов ему поплатится деньгами, а пузатый подлец — натурой. Это еще давеча решено было. Ну, а Бубнова на мой пай приходится… Потому она
не смей…
Мы приехали и остановились у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой,
там не было. Приказав извозчику нас дожидаться у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас у ворот. В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова.
Я
не заставил себе повторять два раза. Схватив за руку Елену, я вывел ее из этого вертепа. Уж
не знаю, как
там у них кончилось. Нас
не останавливали: хозяйка была поражена ужасом. Все произошло так скоро, что она и помешать
не могла. Извозчик нас дожидался, и через двадцать минут я был уже на своей квартире.
— Да
не ссорься! — прервал я его. — Лучше скажи, чем у вас
там вчера-то кончилось?
— Она все говорит, что никуда от меня
не пойдет. Да и бог знает, как
там ее примут, так что я и
не знаю. Ну что, друг мой, как ты? Ты вчера была как будто нездорова! — спросил я ее робея.
Слушай:
не думай, что во мне говорит какая-нибудь
там отцовская нежность и тому подобные слабости.
Ты можешь сказать мне: если так, если вы равнодушны к судьбе той, которую уже
не считаете вашей дочерью, то для чего же вы вмешиваетесь в то, что
там теперь затевается?
— Гм… хорошо, друг мой, пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного времени, разумеется. Посмотрим, что сделает время. Но вот что, друг мой: дай мне честное слово, что ни
там, ни Анне Андреевне ты
не объявишь нашего разговора?
—
Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик,
не пренебрегай! Сегодня никуда
не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в каком ты положении.
Не надо ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей
не говори, что я дал, а так, просто истрать на нее, ну
там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
—
Не знаю, — отвечала Нелли, тихо и как бы задумываясь. — Она за границу ушла, а я
там и родилась.
—
Не знаю. А
там нам так хорошо было жить, — и глаза Нелли засверкали. — Мамаша жила одна, со мной. У ней был один друг, добрый, как вы… Он ее еще здесь знал. Но он
там умер, мамаша и воротилась…
— Иван Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне: я еще вчера дал слово быть сегодня, именно теперь, у Кати.
Не могу же я манкировать! Я люблю Наташу как
не знаю что, готов просто в огонь, но, согласитесь сами,
там совсем бросить, ведь это нельзя…
— Ровнешенько двести. Ну-с, она и воротилась в Краков. Отец-то
не принял, проклял, она умерла, а князь перекрестился от радости. Я
там был, мед пил, по усам текло, а в рот
не попало, дали мне шлык, а я в подворотню шмыг… выпьем, брат Ваня!
Я рассудил, что рано ли, поздно ли надо будет ехать. Положим, Наташа теперь одна, я ей нужен, но ведь она же сама поручила мне как можно скорей узнать Катю. К тому же, может быть, и Алеша
там… Я знал, что Наташа
не будет покойна, прежде чем я
не принесу ей известий о Кате, и решился ехать. Но меня смущала Нелли.
— Да что мы вместе, ну вот и сидим, — видел? И всегда-то он такой, — прибавила она, слегка краснея и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит, только одну минутку», а смотришь, и до полночи просидел, а
там уж и поздно. «Она, говорит,
не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну, хорошо ли это, ну, благородно ли?
Любопытно было бы заглянуть в эту рассуждающую головку и подсмотреть, как смешивались
там совершенно детские идеи и представления с серьезно выжитыми впечатлениями и наблюдениями жизни (потому что Катя уже жила), а вместе с тем и с идеями, еще ей
не знакомыми,
не выжитыми ею, но поразившими ее отвлеченно, книжно, которых уже должно было быть очень много и которые она, вероятно, принимала за выжитые ею самою.
— Ну, вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они так болтают о нем, что уж и несносно становится. Я, конечно, с радостию пожертвую на все полезное, к чему ведь такие огромные деньги,
не правда ли? Но ведь когда еще я его пожертвую; а они уж
там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят: куда лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, — так что уж это и странно. Слишком торопятся. Но все-таки они такие искренние и… умные. Учатся. Это все же лучше, чем как другие живут. Ведь так?
— Но вы ошибаетесь, князь; если я
не хожу в так называемый вами «высший круг», то это потому, что
там, во-первых, скучно, а во-вторых, нечего делать! Но и, наконец, я все-таки бываю…
— Знаю, у князя Р., раз в год; я
там вас и встретил. А остальное время года вы коснеете в демократической гордости и чахнете на ваших чердаках, хотя и
не все так поступают из ваших. Есть такие искатели приключений, что даже меня тошнит…
— Постойте,
не торопитесь; пойдемте-ка поскорее к вам,
там все и узнаете, — защебетала Александра Семеновна, — какие вещи-то я вам расскажу, Иван Петрович, — шептала она наскоро дорогою. — Дивиться только надо… Вот пойдемте, сейчас узнаете.
Я отправился к Бубновой и узнал от знакомой мне гробовщицы, что хозяйка со вчерашнего дня сидит за что-то в полиции, а Нелли
там с тех пори
не видали.
Ушел он, а я тотчас же к его столику письменному; бумаг у него по нашей тяжбе
там пропасть такая лежит, что уж он мне и прикасаться к ним
не позволяет.
И ты бы могла
там быть, богатая и в хорошем платье, да я этого
не хочу.
И долго, до самых сумерек, рассказывала она о своей прежней жизни
там;мы ее
не прерывали.
И тюфяк твой и кровать — все
там на прежнем месте стоит и
не тронуто.