Неточные совпадения
В эту минуту жертвой старика
был один маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчик, со стоячими, туго накрахмаленными воротничками и с необыкновенно красным лицом, приезжий гость, купец из Риги, Адам Иваныч Шульц,
как узнал я после, короткий приятель Миллеру, но
не знавший еще старика и многих из посетителей.
«А кто
знает, — думал я, — может
быть, кто-нибудь и наведается о старике!» Впрочем, прошло уже пять дней,
как он умер, а еще никто
не приходил.
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще целый год спустя,
не знала почти ни одного слова из всех этих наговоров и сплетней: от нее тщательно скрывали всю историю, и она
была весела и невинна,
как двенадцатилетний ребенок.
— Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он
не знает, что делает. Он, может
быть,
как и венчаются-то,
не знает. И
какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив
будет, попрекать начнет…
Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив
будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
А впрочем, вы, кажется, и правы: я ведь ничего
не знаю в действительной жизни; так мне и Наташа говорит; это, впрочем, мне и все говорят;
какой же я
буду писатель?
Но я
не докончил. Она вскрикнула в испуге,
как будто оттого, что я
знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лестнице. Я за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил на улицу, ее уже
не было. Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, — подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
— Без условий! Это невозможно; и
не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После того
как я их покинула, может
быть,
не было дня, чтоб я об этом
не думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты
знаешь сам, что это невозможно!
— Ничего
не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я
был всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще думаю: может
быть, он вовсе
не влюблен в падчерицу графини так сильно,
как мы думаем. Так, увлечение…
— А
как я-то счастлив! Я более и более
буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я
не могу уйти, чтоб
не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы
были представлены друг другу.
Не могу выйти отсюда,
не выразив,
как бы мне приятно
было возобновить с вами знакомство.
— А он сказал, что мое доброе сердце вредит мне.
Как это?
Не понимаю. А
знаешь что, Наташа.
Не поехать ли мне поскорей к нему? Завтра чем свет у тебя
буду.
— То-то; он и без того
узнает. А ты замечай, что он скажет?
Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за этот брак? Нет,
не может
быть!
— И мне тоже. Он как-то все так говорит… Устала я, голубчик.
Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне
как можно пораньше от них. Да слушай еще: это
не обидно
было, когда я сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?
Я убеждал ее горячо и сам
не знаю, чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем
было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, —
не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж
не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась
как бы в раздумье.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду
не такие бывают,
как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И
знаешь, что и думаю?
Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня
не окликнул.
Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Я даже
знаю какая и предугадываю, что Митрошка, а
не кто другой, известил меня, что Архипов с Сизобрюховым
будут здесь и шныряют по этим местам за каким-то скверным делом.
— Ах,
как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! — сказала она. — Целый вечер хотел просидеть у меня, и тогда… Должно
быть, важные дела, коль все бросил да уехал.
Не знаешь ли,
какие, Ваня?
Не слыхал ли чего-нибудь?
Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате, в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; все
как следовало. Но еще прежде, чем мы вошли, еще когда мы разговаривали в передней, Митрошка стушевался. Я после
узнал, что он и
не входил, а пережидал за дверью. Ему
было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума.
Я
не заставил себе повторять два раза. Схватив за руку Елену, я вывел ее из этого вертепа. Уж
не знаю,
как там у них кончилось. Нас
не останавливали: хозяйка
была поражена ужасом. Все произошло так скоро, что она и помешать
не могла. Извозчик нас дожидался, и через двадцать минут я
был уже на своей квартире.
— Этого я еще наверно
не знаю и, признаюсь, ждал тебя, чтоб с тобой посоветоваться. Ну на
каком, например, основании я
буду ее у себя держать?
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа
не только могла,
не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я
не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно
будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может
быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня,
как нарочно, и нет.
Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно
не знал,
как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена же спит и
не услышит,
как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но только
было хотел уйти,
как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж она притворялась, что спит?
И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. В один миг она изорвала его чуть
не в клочки. Когда она кончила, она
была так бледна, что едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение. Она же смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом,
как будто и я
был тоже в чем-нибудь виноват перед нею. Но я уже
знал, что мне делать.
— Она все говорит, что никуда от меня
не пойдет. Да и бог
знает,
как там ее примут, так что я и
не знаю. Ну что, друг мой,
как ты? Ты вчера
была как будто нездорова! — спросил я ее робея.
— А, так у него
была и внучка! Ну, братец, чудак же она!
Как глядит,
как глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять
не пришел, я бы здесь
не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко с ней, на человеческое существо
не похожа. Да
как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла,
не зная, что он умер.
—
Не знаю. А там нам так хорошо
было жить, — и глаза Нелли засверкали. — Мамаша жила одна, со мной. У ней
был один друг, добрый,
как вы… Он ее еще здесь
знал. Но он там умер, мамаша и воротилась…
Все время,
как я ее
знал, она, несмотря на то, что любила меня всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с своею умершею матерью, о которой даже
не могла вспоминать без боли, — несмотря на то, она редко
была со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность говорить со мной о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
— И вы вправду
не знали, что он у меня во все эти дни ни разу
не был? — спросила Наташа тихим и спокойным голосом,
как будто говоря о самом обыкновенном для нее происшествии.
—
Как вы изумляетесь! А я так думала, что вы
не только
не станете изумляться, но даже заранее
знали, что так и
будет.
Он клялся ей во всегдашней, неизменной любви и с жаром оправдывался в своей привязанности к Кате; беспрерывно повторял, что он любит Катю только
как сестру,
как милую, добрую сестру, которую
не может оставить совсем, что это
было бы даже грубо и жестоко с его стороны, и все уверял, что если Наташа
узнает Катю, то они обе тотчас же подружатся, так что никогда
не разойдутся, и тогда уже никаких
не будет недоразумений.
Сначала я пошел к старикам. Оба они хворали. Анна Андреевна
была совсем больная; Николай Сергеич сидел у себя в кабинете. Он слышал, что я пришел, но я
знал, что по обыкновению своему он выйдет
не раньше,
как через четверть часа, чтоб дать нам наговориться. Я
не хотел очень расстраивать Анну Андреевну и потому смягчал по возможности мой рассказ о вчерашнем вечере, но высказал правду; к удивлению моему, старушка хоть и огорчилась, но как-то без удивления приняла известие о возможности разрыва.
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о Нелли. У него
была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо дочери. Он стал советоваться со мной,
как склонить на то Анну Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и
не узнал ли я о ней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
— Иван Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне: я еще вчера дал слово
быть сегодня, именно теперь, у Кати.
Не могу же я манкировать! Я люблю Наташу
как не знаю что, готов просто в огонь, но, согласитесь сами, там совсем бросить, ведь это нельзя…
Я рассудил, что рано ли, поздно ли надо
будет ехать. Положим, Наташа теперь одна, я ей нужен, но ведь она же сама поручила мне
как можно скорей
узнать Катю. К тому же, может
быть, и Алеша там… Я
знал, что Наташа
не будет покойна, прежде чем я
не принесу ей известий о Кате, и решился ехать. Но меня смущала Нелли.
Мне тут же показалось одно: что вчерашний визит ко мне Маслобоева, тогда
как он
знал, что я
не дома, что сегодняшний мой визит к Маслобоеву, что сегодняшний рассказ Маслобоева, который он рассказал в пьяном виде и нехотя, что приглашение
быть у него сегодня в семь часов, что его убеждения
не верить в его хитрость и, наконец, что князь, ожидающий меня полтора часа и, может
быть, знавший, что я у Маслобоева, тогда
как Нелли выскочила от него на улицу, — что все это имело между собой некоторую связь.
«
Не может
быть, чтоб ты
не знал,
как поступить, — промелькнуло у меня в мыслях. — Уж
не на смех ли ты меня подымаешь?»
—
Не знаю, князь, — отвечал я
как можно простодушнее, — в чем другом, то
есть что касается Натальи Николаевны, я готов сообщить вам необходимые для вас и для нас всех сведения, но в этом деле вы, конечно,
знаете больше моего.
Знаете ли, что когда-то я из каприза даже
был метафизиком и филантропом и вращался чуть ли
не в таких же идеях,
как вы?
Как вспомню я, что чуть
не комплименты ей делал, тогда вечером, что она
была так великодушна и бескорыстна, что
не вышла за него замуж; желал бы я
знать,
как бы она вышла!
Я и
не заметил,
как дошел домой, хотя дождь мочил меня всю дорогу.
Было уже часа три утра.
Не успел я стукнуть в дверь моей квартиры,
как послышался стон, и дверь торопливо начала отпираться,
как будто Нелли и
не ложилась спать, а все время сторожила меня у самого порога. Свечка горела. Я взглянул в лицо Нелли и испугался: оно все изменилось; глаза горели,
как в горячке, и смотрели как-то дико, точно она
не узнавала меня. С ней
был сильный жар.
Но назавтра же Нелли проснулась грустная и угрюмая, нехотя отвечала мне. Сама же ничего со мной
не заговаривала, точно сердилась на меня. Я заметил только несколько взглядов ее, брошенных на меня вскользь,
как бы украдкой; в этих взглядах
было много какой-то затаенной сердечной боли, но все-таки в них проглядывала нежность, которой
не было, когда она прямо глядела на меня. В этот-то день и происходила сцена при приеме лекарства с доктором; я
не знал, что подумать.
Он
был прав. Я решительно
не знал, что делалось с нею. Она
как будто совсем
не хотела говорить со мной, точно я перед ней в чем-нибудь провинился. Мне это
было очень горько. Я даже сам нахмурился и однажды целый день
не заговаривал с нею, но на другой день мне стало стыдно. Часто она плакала, и я решительно
не знал, чем ее утешить. Впрочем, она однажды прервала со мной свое молчание.
Я думал, что она еще
не знает, что Алеша, по непременному распоряжению князя, должен
был сопровождать графиню и Катю в деревню, и затруднялся,
как открыть ей это, чтоб по возможности смягчить удар. Но каково же
было мое изумление, когда Наташа с первых же слов остановила меня и сказала, что нечего ее утешать,что она уже пять дней,
как знает про это.
Наконец, после горячих и ненужных делу попреков: «зачем я
не хожу и оставляю их,
как сирот, одних в горе», так что уж «бог
знает что без меня происходит», — она объявила мне, что Николай Сергеич в последние три дня
был в таком волнении, «что и описать невозможно».
Знаешь, Ваня, я тебе признаюсь в одном: помнишь, у нас
была ссора, три месяца назад, когда он
был у той,
как ее, у этой Минны… я
узнала, выследила, и веришь ли: мне ужасно
было больно, а в то же время
как будто и приятно…
не знаю, почему… одна уж мысль, что он тоже,
как большойкакой-нибудь, вместе с другими большимипо красавицам разъезжает, тоже к Минне поехал!
— Я ужасно любила его прощать, Ваня, — продолжала она, —
знаешь что, когда он оставлял меня одну, я хожу, бывало, по комнате, мучаюсь, плачу, а сама иногда подумаю: чем виноватее он передо мной, тем ведь лучше… да! И
знаешь: мне всегда представлялось, что он
как будто такой маленький мальчик: я сижу, а он положил ко мне на колени голову, заснул, а я его тихонько по голове глажу, ласкаю… Всегда так воображала о нем, когда его со мной
не было… Послушай, Ваня, — прибавила она вдруг, —
какая это прелесть Катя!
С замиравшим сердцем воротился я наверх к Наташе. Она стояла посреди комнаты, скрестив руки, и в недоумении на меня посмотрела, точно
не узнавала меня. Волосы ее сбились как-то на сторону; взгляд
был мутный и блуждающий. Мавра,
как потерянная, стояла в дверях, со страхом смотря на нее.
Так прошло часа полтора.
Не могу изобразить, что я вынес в это время. Сердце замирало во мне и мучилось от беспредельной боли. Вдруг дверь отворилась, и Наташа выбежала на лестницу, в шляпке и бурнусе [плащ-накидка с круглым воротником, на подкладке]. Она
была как в беспамятстве и сама потом говорила мне, что едва помнит это и
не знает, куда и с
каким намерением она хотела бежать.
— Вот уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и
не знаете, что должны
быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом,
как отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали, да ведь
не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
Мамаше хотелось серьги, а дедушка все нарочно обманывал ее и говорил, что подарит
не серьги, а брошку; и когда он принес серьги и
как увидел, что мамаша уж
знает, что
будут серьги, а
не брошка, то рассердился за то, что мамаша
узнала, и половину дня
не говорил с ней, а потом сам пришел ее целовать и прощенья просить…
— Что она?
Как спала?
Не было ли с ней чего?
Не проснулась ли она теперь?
Знаешь что, Анна Андреевна: мы столик-то придвинем поскорей на террасу, принесут самовар, придут наши, мы все усядемся, и Нелли к нам выйдет… Вот и прекрасно. Да уж
не проснулась ли она? Пойду я к ней. Только посмотрю на нее…
не разбужу,
не беспокойся! — прибавил он, видя, что Анна Андреевна снова замахала на него руками.