Неточные совпадения
Но боже, как она
была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после,
не видал я ее такою, как
в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще только год тому назад,
не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила
в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там,
в той
комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
К величайшему моему ужасу, я увидел, что это ребенок, девочка, и если б это
был даже сам Смит, то и он бы, может
быть,
не так испугал меня, как это странное, неожиданное появление незнакомого ребенка
в моей
комнате в такой час и
в такое время.
Волосы, совсем поседевшие,
в беспорядке выбивались из-под скомканной шляпы и длинными космами лежали на воротнике его старого, изношенного пальто. Я еще прежде заметил, что
в иные минуты он как будто забывался; забывал, например, что он
не один
в комнате, разговаривал сам с собою, жестикулировал руками. Тяжело
было смотреть на него.
Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать.
В комнате у меня
было сыро и темно, как
в погребе. Много странных мыслей и ощущений бродило во мне, и я еще долго
не мог заснуть.
Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились
в небольшой
комнате,
в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; все как следовало. Но еще прежде, чем мы вошли, еще когда мы разговаривали
в передней, Митрошка стушевался. Я после узнал, что он и
не входил, а пережидал за дверью. Ему
было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума.
— Вот, брат, целый час жду тебя и, признаюсь, никак
не ожидал… тебя так найти, — продолжал он, осматриваясь
в комнате и неприметно мигая мне на Елену.
В глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись
в него ближе, я заметил
в нем тревогу и грусть. Лицо его
было бледнее обыкновенного.
Мы вошли к Наташе.
В ее
комнате не было никаких особенных приготовлений; все
было по-старому. Впрочем, у нее всегда
было все так чисто и мило, что нечего
было и прибирать. Наташа встретила нас, стоя перед дверью. Я поражен
был болезненной худобой и чрезвычайной бледностью ее лица, хотя румянец и блеснул на одно мгновение на ее помертвевших щеках. Глаза
были лихорадочные. Она молча и торопливо протянула князю руку, приметно суетясь и теряясь. На меня же она и
не взглянула. Я стоял и ждал молча.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже
не хотел встать, чтоб войти со мной
в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я
в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь
не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам
не мог
быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
То
есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но
в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую
комнату и со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда
были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это
было не по моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
— Ступай, Нелли, ступай, приляг немножко, — сказала она, когда мы вошли
в комнаты, — ведь ты устала; шутка ли, сколько обегала; а после болезни-то тяжело; приляг, голубчик, приляг. А мы с вами уйдемте-ка пока отсюда,
не будем ей мешать, пусть уснет. — И она мигнула мне, чтоб я вышел с ней
в кухню.
Нелли
не дала ему договорить. Она снова начала плакать, снова упрашивать его, но ничего
не помогло. Старичок все более и более впадал
в изумление и все более и более ничего
не понимал. Наконец Нелли бросила его, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и выбежала из
комнаты. «Я
был болен весь этот день, — прибавил доктор, заключая свой рассказ, — и на ночь принял декокт…» [отвар (лат. decoctum)]
Он выбежал из
комнаты, оставив чрезвычайное впечатление
в удивленной Нелли, молча выслушавшей наш разговор. Она тогда
была еще больна, лежала
в постели и принимала лекарство. Алеша никогда
не заговаривал с нею и при посещениях своих почти
не обращал на нее никакого внимания.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский поезд отправлялся ровно
в двенадцать. Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что
не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад
в комнату. Мне же надо
было проводить Алешу до самого экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы
не сошел с лестницы.
С замиравшим сердцем воротился я наверх к Наташе. Она стояла посреди
комнаты, скрестив руки, и
в недоумении на меня посмотрела, точно
не узнавала меня. Волосы ее сбились как-то на сторону; взгляд
был мутный и блуждающий. Мавра, как потерянная, стояла
в дверях, со страхом смотря на нее.
Я плюнул ему
в лицо и изо всей силы ударил его по щеке. Он хотел
было броситься на меня, но, увидав, что нас двое, пустился бежать, схватив сначала со стола свою пачку с деньгами. Да, он сделал это; я сам видел. Я бросил ему вдогонку скалкой, которую схватил
в кухне, на столе… Вбежав опять
в комнату, я увидел, что доктор удерживал Наташу, которая билась и рвалась у него из рук, как
в припадке. Долго мы
не могли успокоить ее; наконец нам удалось уложить ее
в постель; она
была как
в горячечном бреду.
Но старик
не дошел до порога. Дверь быстро отворилась, и
в комнату вбежала Наташа, бледная, с сверкающими глазами, как будто
в горячке. Платье ее
было измято и смочено дождем. Платочек, которым она накрыла голову, сбился у ней на затылок, и на разбившихся густых прядях ее волос сверкали крупные капли дождя. Она вбежала, увидала отца и с криком бросилась перед ним на колена, простирая к нему руки.
В комнате никого
не было.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме
есть прекрасная для вас
комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде
не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь
не спишь, стараешься для отечества,
не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами
комнату.)Кажется, эта
комната несколько сыра?
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по
комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.
— Но
не лучше ли
будет, ежели мы удалимся
в комнату более уединенную? — спросил он робко, как бы сам сомневаясь
в приличии своего вопроса.