Неточные совпадения
Князь был еще молодой человек, хотя
и не первой молодости, имел немалый чин, значительные связи, был красив собою, имел состояние
и, наконец, был вдовец, что особенно было интересно для дам
и девиц всего уезда.
Князь, однакоже, был не из любезных, особенно с теми, в ком не нуждался
и кого считал хоть немного ниже себя.
Князь приехал в Васильевское, чтоб прогнать своего управляющего, одного блудного немца, человека амбиционного, агронома, одаренного почтенной сединой, очками
и горбатым носом, но, при всех этих преимуществах, кравшего без стыда
и цензуры
и сверх того замучившего нескольких мужиков.
Князю нужен был управитель,
и выбор его пал на Николая Сергеича, отличнейшего хозяина
и честнейшего человека, в чем, конечно, не могло быть
и малейшего сомнения.
Кажется,
князю очень хотелось, чтоб Николай Сергеич сам предложил себя в управляющие; но этого не случилось,
и князь в одно прекрасное утро сделал предложение сам, в форме самой дружеской
и покорнейшей просьбы.
Князь, не вмешиваясь нисколько в распоряжения Николая Сергеича, давал ему иногда такие советы, которые удивляли Ихменева своею необыкновенною практичностью
и деловитостью.
У двадцатидвухлетнего
князя, принужденного тогда служить в Москве, в какой-то канцелярии, не оставалось ни копейки,
и он вступал в жизнь как «голяк — потомок отрасли старинной».
Купеческая дочка, доставшаяся
князю, едва умела писать, не могла склеить двух слов, была дурна лицом
и имела только одно важное достоинство: была добра
и безответна.
Этот слух всегда возмущал Николая Сергеича,
и он с жаром стоял за
князя, утверждая, что
князь неспособен к неблагородному поступку.
К этому-то времени относится
и поездка
князя в Васильевское
и знакомство его с Ихменевыми.
Я написал об этом к Ихменевым, а также
и о том, что
князь очень любит своего сына, балует его, рассчитывает уже
и теперь его будущность.
Князь, который до сих пор, как уже упомянул я, ограничивался в сношениях с Николаем Сергеичем одной сухой, деловой перепиской, писал к нему теперь самым подробным, откровенным
и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах: он жаловался на своего сына, писал, что сын огорчает его дурным своим поведением; что, конечно, на шалости такого мальчика нельзя еще смотреть слишком серьезно (он, видимо, старался оправдать его), но что он решился наказать сына, попугать его, а именно: сослать его на некоторое время в деревню, под присмотр Ихменева.
Князь писал, что вполне полагается на «своего добрейшего, благороднейшего Николая Сергеевича
и в особенности на Анну Андреевну», просил их обоих принять его ветрогона в их семейство, поучить в уединении уму-разуму, полюбить его, если возможно, а главное, исправить его легкомысленный характер
и «внушить спасительные
и строгие правила, столь необходимые в человеческой жизни».
Явился
и молодой
князь; они приняли его как родного сына.
Вскоре Николай Сергеич горячо полюбил его, не менее чем свою Наташу; даже потом, уже после окончательного разрыва между князем-отцом
и Ихменевым, старик с веселым духом вспоминал иногда о своем Алеше — так привык он называть
князя Алексея Петровича.
Он выжил уже почти год в изгнании, в известные сроки писал к отцу почтительные
и благоразумные письма
и наконец до того сжился с Васильевским, что когда
князь на лето сам приехал в деревню (о чем заранее уведомил Ихменевых), то изгнанник сам стал просить отца позволить ему как можно долее остаться в Васильевском, уверяя, что сельская жизнь — настоящее его назначение.
В этот раз все делалось обратно в сравнении с первым посещением Васильевского, четырнадцать лет тому назад: в это раз
князь перезнакомился со всеми соседями, разумеется из важнейших; к Николаю же Сергеичу он никогда не ездил
и обращался с ним как будто со своим подчиненным.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого
князя, имел намерение употребить все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что
и отец
и мать этой любви покровительствовали, хотя
и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая
и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего в целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет в почтенных домах соседних помещиков.
Но удивительнее всего, что
князь поверил всему этому совершенно
и даже приехал в Васильевское единственно по этой причине, вследствие какого-то анонимного доноса, присланного к нему в Петербург из провинции.
Явились доносчики
и свидетели,
и князя успели наконец уверить, что долголетнее управление Николая Сергеича Васильевским далеко не отличалось образцовою честностью.
Мало того: что три года тому назад при продаже рощи Николай Сергеич утаил в свою пользу двенадцать тысяч серебром, что на это можно представить самые ясные, законные доказательства перед судом, тем более что на продажу рощи он не имел от
князя никакой законной доверенности, а действовал по собственному соображению, убедив уже потом
князя в необходимости продажи
и предъявив за рощу сумму несравненно меньше действительно полученной.
Разумеется, все это были одни клеветы, как
и оказалось впоследствии, но
князь поверил всему
и при свидетелях назвал Николая Сергеича вором.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось
и слова на мир,
и раздраженный
князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Приметила тоже старушка, что
и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня
и как-то особенно взглядывает на меня
и на дочь…
и вдруг испугалась: все же я был не граф, не
князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах
и красивый собою!
Я знал, что их очень озабочивает в эту минуту процесс с
князем Валковским, повернувшийся для них не совсем хорошо,
и что у них случились еще новые неприятности, расстроившие Николая Сергеича до болезни.
Из благородной гордости он не хотел
и думать: что скажет
князь, если узнает, что его сын опять принят в доме Ихменевых,
и мысленно презирал все его нелепые подозрения.
Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, Наташа… (о боже, да ведь ты все это знаешь!) знаешь ли, что
князь заподозрил твоего отца
и мать, что они сами, нарочно, сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил у вас в деревне?
Князь опять оскорбил твоего отца, в старике еще злоба кипит от этой новой обиды,
и вдруг все, все это, все эти обвинения окажутся теперь справедливыми!
— Да разве
князь, — прервал я ее с удивлением, — про вашу любовь знает? Ведь он только подозревал, да
и то не наверное.
Я жадно в него всматривался, хоть
и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной жертвы всем, что было для Наташи до сих пор самой полной святыней?
Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их,
и его взгляд, кроткий
и ясный, проник в мое сердце.
Я знал, что у Анны Андреевны была одна любимая, заветная мысль, что Алеша, которого она звала то злодеем, то бесчувственным, глупым мальчишкой, женится наконец на Наташе
и что отец его,
князь Петр Александрович, ему это позволит.
Умер муж-то — она за границу: все итальянцы да французы пошли, баронов каких-то у себя завела; там
и князя Петра Александровича подцепила.
Теперь, говорят, у ней три миллиона; князь-то
и смекнул: вот бы Алешу женить! (не промах! своего не пропустит).
Князь-то видит, в чем дело, да
и говорит: ты, графиня, не беспокойся.
— Ведь не графского же рода
и она, твоя очаровательная-то! — продолжала Анна Андреевна, крайне раздраженная моей похвалой будущей невесте молодого
князя.
Услышав про
князя, старушка так
и задрожала от страха. Чайная ложечка в ее руке звонко задребезжала о блюдечко.
Тогдашние намерения
князя женить сына на Катерине Федоровне Филимоновой, падчерице графини, были еще только в проекте, но он сильно настаивал на этом проекте; он возил Алешу к будущей невесте, уговаривал его стараться ей понравиться, убеждал его
и строгостями
и резонами; но дело расстроилось из-за графини.
Князь рассчитал, что все-таки полгода должны были взять свое, что Наташа уже не имела для его сына прелести новизны
и что теперь он уже не такими глазами будет смотреть на будущую свою невесту, как полгода назад.
— Довольно бы того хоть увидать, а там я бы
и сама угадала. Послушай: я ведь так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли как какой-то вихрь, так тяжело! Я
и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с ней познакомиться? Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой роман; ты ведь ходишь иногда на вечера к
князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй,
и Алеша мог бы тебя с ней познакомить. Вот ты бы мне все
и рассказал про нее.
Я доказал ему наконец
и с его точки зрения… я прямо сказал: какие мы
князья?
Последний был дядя, Семен Валковский, да тот только в Москве был известен, да
и то тем, что последние триста душ прожил,
и если б отец не нажил сам денег, то его внуки, может быть, сами бы землю пахали, как
и есть такие
князья.
В кухне стоял ливрейный лакей
князя, его отца. Оказалось, что
князь, возвращаясь домой, остановил свою карету у квартиры Наташи
и послал узнать, у ней ли Алеша? Объявив это, лакей тотчас же вышел.
— Сам идет,
князь! — сказала она ускоренным шепотом
и тотчас же спряталась.
Дверь отворилась,
и на пороге явился сам
князь Валковский своею собственною особою.
Я понял, что вы сами не хотели брака прежде окончания наших фамильных неприятностей; не хотели нарушать согласия между Алешей
и мною, потому что я никогда бы не простил ему его брака с вами; не хотели тоже, чтоб сказали про вас, что вы искали жениха-князя
и связей с нашим домом.
— Вы не ошибаетесь, — повторила Наташа, у которой пылало все лицо
и глаза сияли каким-то странным блеском, точно вдохновением. Диалектика
князя начинала производить свое действие. — Я пять дней не видала Алеши, — прибавила она. — Все это он сам выдумал, сам
и исполнил.
— Да, он наш искренний друг,
и мы должны быть все вместе! — отвечала с глубоким чувством Наташа. Бедненькая! Она так
и засияла от радости, когда увидела, что
князь не забыл подойти ко мне. Как она любила меня!
— Я встречал много поклонников вашего таланта, — продолжал
князь, —
и знаю двух самых искренних ваших почитательниц. Им так приятно будет узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг,
и ее падчерица, Катерина Федоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы не откажете мне в удовольствии представить вас этим дамам.
Мавра была в сильном волнении. Она все слышала, что говорил
князь, все подслушала, но многого не поняла. Ей бы хотелось угадать
и расспросить. А покамест она смотрела так серьезно, даже гордо. Она тоже догадывалась, что многое изменилось.
— Все должен уладить
князь, — подхватил я поспешно. — Он должен непременно с ним помириться, а тогда
и все уладится.