Неточные совпадения
А что, брат,
ведь и второе издание, чай, будет?
—
И неужели вы столько денег получили, Иван Петрович? — заметила Анна Андреевна. — Гляжу на вас,
и все как-то не верится. Ах ты, господи, вот
ведь за что теперь деньги стали давать!
— Или вот, например, табакерку дадут… Что ж? На милость
ведь нет образца. Поощрить захотят. А кто знает, может
и ко двору попадешь, — прибавил он полушепотом
и с значительным видом, прищурив свой левый глаз, — или нет? Или еще рано ко двору-то?
— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я
ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть
и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
Ну, лицо не лицо, — это
ведь не велика беда, лицо-то; для меня
и твое хорошо,
и очень нравится…
«
Ведь вот эдакой-то чуть не стал женихом Наташи, господи помилуй
и сохрани!»
— Лучше бы пойти, Наташа;
ведь ты же хотела давеча
и шляпку вот принесла. Помолись, Наташенька, помолись, чтобы тебе бог здоровья послал, — уговаривала Анна Андреевна, робко смотря на дочь, как будто боялась ее.
—
И, ангел мой, что прощаться, далекий ли путь! На тебя хоть ветер подует; смотри, какая ты бледненькая. Ах! да
ведь я
и забыла (все-то я забываю!) — ладонку я тебе кончила; молитву зашила в нее, ангел мой; монашенка из Киева научила прошлого года; пригодная молитва; еще давеча зашила. Надень, Наташа. Авось господь бог тебе здоровья пошлет. Одна ты у нас.
— Наташенька, деточка моя, дочка моя, милочка, что с тобою! — вскричал он наконец,
и слезы градом хлынули из глаз его. — Отчего ты тоскуешь? Отчего плачешь
и день
и ночь?
Ведь я все вижу; я ночей не сплю, встаю
и слушаю у твоей комнаты!.. Скажи мне все, Наташа, откройся мне во всем, старику,
и мы…
— Но это невозможно! — вскричал я в исступлении, — знаешь ли, что это невозможно, Наташа, бедная ты моя!
Ведь это безумие.
Ведь ты их убьешь
и себя погубишь! Знаешь ли ты это, Наташа?
Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, Наташа… (о боже, да
ведь ты все это знаешь!) знаешь ли, что князь заподозрил твоего отца
и мать, что они сами, нарочно, сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил у вас в деревне?
— Да
ведь ты же сама говорила сейчас Анне Андреевне, может быть,не пойдешь из дому… ко всенощной. Стало быть, ты хотела
и остаться; стало быть, не решилась еще совершенно?
Она только горько улыбнулась в ответ.
И к чему я это спросил?
Ведь я мог понять, что все уже было решено невозвратно. Но я тоже был вне себя.
— Я
ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор еще любишь,
и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня во все это время!
Отец непременно хочет, чтоб он женился на ней, а отец,
ведь ты знаешь, — ужасный интриган; он все пружины в ход пустил:
и в десять лет такого случая не нажить.
— Да разве князь, — прервал я ее с удивлением, — про вашу любовь знает?
Ведь он только подозревал, да
и то не наверное.
А что он увлекся, так
ведь стоит только мне неделю с ним не видаться, он
и забудет меня
и полюбит другую, а потом как увидит меня, то
и опять у ног моих будет.
Ведь есть же что-нибудь, что я вот бросила теперь для него
и мать
и отца!
Я
ведь и сама знаю, что с ума сошла
и не так люблю, как надо.
Слушай, Ваня: я
ведь и прежде знала
и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, что он даст мне одни только муки.
Ведь вот он клялся мне любить меня, всё обещания давал; а
ведь я ничему не верю из его обещаний, ни во что их не ставлю
и прежде не ставила, хоть
и знала, что он мне не лгал, да
и солгать не может.
— Обещал, все обещал. Он
ведь для того меня
и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да
ведь он не знает, что делает. Он, может быть, как
и венчаются-то, не знает.
И какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
— Он у ней, — проговорила она чуть слышно. — Он надеялся, что я не приду сюда, чтоб поехать к ней, а потом сказать, что он прав, что он заранее уведомлял, а я сама не пришла. Я ему надоела, вот он
и отстает… Ох, боже! Сумасшедшая я! Да
ведь он мне сам в последний раз сказал, что я ему надоела… Чего ж я жду!
— Непременно; что ж ему останется делать? То есть он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж такой;
и такой со мной строгий. Пожалуй, еще будет кому-нибудь жаловаться, употребит, одним словом, отцовскую власть… Но
ведь все это не серьезно. Он меня любит без памяти; посердится
и простит. Тогда все помирятся,
и все мы будем счастливы. Ее отец тоже.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как
и другие… ну, там семейные люди.
А впрочем, вы, кажется,
и правы: я
ведь ничего не знаю в действительной жизни; так мне
и Наташа говорит; это, впрочем, мне
и все говорят; какой же я буду писатель?
Я, например, если не удастся роман (я, по правде, еще
и давеча подумал, что роман глупость, а теперь только так про него рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если не удастся роман, то я
ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
Ведь они мне все равно что родные,
и вот чем я им плачу!..
Ведь они все
и не видывали никогда такой девушки!
— Твой дедушка? да
ведь он уже умер! — сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос,
и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении
и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало лучше,
и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
— Да
ведь он уже умер, в чахотке. Я вам, кажется, уж
и говорил об этом.
— Умер, гм… умер! Да так
и следовало. Что ж, оставил что-нибудь жене
и детям?
Ведь ты говорил, что у него там жена, что ль, была…
И на что эти люди женятся!
Положим, может быть,
и бессмертную славу, но
ведь слава не накормит.
— Ты
ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только
и умеют, что сирот размножать! Гм… да
и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Мне что девочка?
и не нужна; так, для утехи… чтоб голос чей-нибудь детский слышать… а впрочем, по правде, я
ведь для старухи это делаю; ей же веселее будет, чем с одним со мной.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность
и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а
ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он
и с дочерью.
Ведь простить-то бы мог, даже, может быть,
и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Больной
ведь он, в такую погоду, на ночь глядя; ну, думаю, верно, за чем-нибудь важным; а чему ж
и быть-то важнее известного вам дела?
Господи боже,
ведь так
и обомлела
и за него
и за нее.
(Я
ведь согрешила, да ее раз на кофей
и позвала, когда мой на все утро по делам уезжал.)
—
Ведь не графского же рода
и она, твоя очаровательная-то! — продолжала Анна Андреевна, крайне раздраженная моей похвалой будущей невесте молодого князя.
Ведь он тогда же все ее вещи приказал из дому выкинуть или сжечь, чтоб ничто
и не напоминало про нее у нас.
Ведь в сердцах он на это способен; выбросил, а сам теперь
и грустит — жалеет, что выбросил.
— Гм…
ведь неприятно, когда промокнешь; а тут тебе
и чаю не хотятприготовить, — ворчал вполголоса старик.
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня,
ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да
и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости
и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
— Без условий! Это невозможно;
и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни
и ночи думала
и думаю. После того как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала. Да
и сколько раз мы с тобой же об этом говорили!
Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!
— Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем
и полюбить другого. Но вряд ли это будет средством.
Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
— Довольно бы того хоть увидать, а там я бы
и сама угадала. Послушай: я
ведь так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли как какой-то вихрь, так тяжело! Я
и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с ней познакомиться?
Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой роман; ты
ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй,
и Алеша мог бы тебя с ней познакомить. Вот ты бы мне все
и рассказал про нее.
— Нет, нет, я не про то говорю. Помнишь! Тогда еще у нас денег не было,
и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила. Ну, положим, я действительно все вам рассказал тогда же, отрывками (я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма вы не знаете, а
ведь в письме главное тон. Про это я
и говорю.
Сначала я стал говорить о том, что жениться на деньгах стыдно
и неблагородно
и что нам считать себя какими-то аристократами — просто глупо (я
ведь с ним совершенно откровенно, как брат с братом).
А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот что, Наташа, да
и вы тоже, Иван Петрович, я, может быть, действительно иногда очень, очень нерассудителен; ну, да, положим даже (
ведь иногда
и это бывало), просто глуп.