Неточные совпадения
Подождем годика эдак полтора или хоть год:
пойдешь хорошо, утвердишься крепко на своей дороге — твоя Наташа; не удастся
тебе — сам рассуди!..
— Лучше бы
пойти, Наташа; ведь
ты же хотела давеча и шляпку вот принесла. Помолись, Наташенька, помолись, чтобы
тебе бог здоровья
послал, — уговаривала Анна Андреевна, робко смотря на дочь, как будто боялась ее.
— И, ангел мой, что прощаться, далекий ли путь! На
тебя хоть ветер подует; смотри, какая
ты бледненькая. Ах! да ведь я и забыла (все-то я забываю!) — ладонку я
тебе кончила; молитву зашила в нее, ангел мой; монашенка из Киева научила прошлого года; пригодная молитва; еще давеча зашила. Надень, Наташа. Авось господь бог
тебе здоровья
пошлет. Одна
ты у нас.
— Да благословит же
тебя бог, как я благословляю
тебя, дитя мое милое, бесценное дитя! — сказал отец. — Да
пошлет и
тебе навсегда мир души и оградит
тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная молитва моя дошла до него.
— Да ведь
ты же сама говорила сейчас Анне Андреевне, может быть,не
пойдешь из дому… ко всенощной. Стало быть,
ты хотела и остаться; стало быть, не решилась еще совершенно?
— До романов ли, до меня ли теперь, Наташа! Да и что мои дела! Ничего; так себе, да и бог с ними! А вот что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб
ты шла к нему?
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как
ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и
идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он
тебя на всю жизнь, да и
ты его тоже. Слишком уж любишь
ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
— Да, это хорошо! — машинально повторил он минут через пять, как бы очнувшись после глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня,
ты для нас был всегда как бы родным сыном; бог не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и
послал нам
тебя; я так всегда думал. Старуха тоже… да! и
ты всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит
тебя бог за это, Ваня, как и мы оба, старики, благословляем и любим
тебя… да!
— Я промок, — сказал он ей, только что ступив в комнату, — пойду-ка к себе, а
ты, Ваня, тут посиди. Вот с ним история случилась, с квартирой; расскажи-ка ей. А я сейчас и ворочусь…
—
Иди,
иди, батюшка, непременно
иди, — захлопотала старушка, — вот только он выйдет,
ты чайку выпей…
А то что, говорит, за меня замуж
тебе идти?
— Всё злодеи жестокосердые! — продолжала Анна Андреевна, — ну, что же она, мой голубчик, горюет, плачет? Ах, пора
тебе идти к ней! Матрена, Матрена! Разбойник, а не девка!.. Не оскорбляли ее? Говори же, Ваня.
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как
ты думаешь, Ваня, ведь, право,
пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и
пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
— А я думала,
ты уж не придешь, — сказала она, подавая мне руку, — хотела даже Мавру
послать к
тебе узнать; думала, не заболел ли опять?
— Нет, он у ней;я знаю; я
посылала узнавать. Как бы я желала взглянуть и на нее… Послушай, Ваня, я скажу вздор, но неужели же мне никак нельзя ее увидеть, нигде нельзя с нею встретиться? Как
ты думаешь?
— Нет,
пойдем! Я
тебя только ждала, Ваня! Я уже три дня об этом думаю. Об этом-то деле я и писала к
тебе…
Ты меня должен проводить;
ты не должен отказать мне в этом… Я
тебя ждала… Три дня… Там сегодня вечер… он там…
пойдем!
— Откудова такой явился? — говорила она, как власть имеющая. — Что? Где рыскал? Ну уж
иди,
иди! А меня
тебе не подмаслить! Ступай-ка; что-то ответишь?
Я рассказал ей всю нашу историю: как
ты бросила для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что не хочет
идти за меня, что в этом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда.
Она сказала еще, что
пойдет в монастырь, что
ты просил ее помощи и сам признался ей, что любишь Наталью Николаевну…
— Устала я! — проговорила она наконец слабым голосом. — Слушай: ведь
ты пойдешь завтра к нашим?
— Да говорю
тебе, что я в Тринадцатую линию, по своему делу, а не к
тебе! Не
пойду я за
тобою. На извозчике скоро доедем.
Пойдем!
— Хорошо, я сказал уже, что не
пойду к
тебе. Но чего
ты боишься!
Ты, верно, какая-то несчастная. Мне больно смотреть на
тебя…
— Ей, батюшка, с вами нечего разговаривать; не наше это дело… — промолвил он, искоса оглядев меня. — А
ты пошла! Прощайте, сударь; мы гробовщики. Коли что по мастерству надоть, с нашим полным удовольствием… А окромя того нечего нам с вами происходить…
— А
идет, так
идет. Только вот что, два слова прежде всего: лицо у
тебя нехорошее, точно сейчас
тебе чем надосадили, правда?
— Ну, да
ты не болтай, а поскорей
пойдем. Двадцать минут твои, а там и пусти.
— Теперь, друг, еще одно слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя
слава сперва прогремела; читал потом на
тебя разные критики (право, читал;
ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал
тебя потом в худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
— И виду не подала! Только я была немного грустна, а он из веселого стал вдруг задумчивым и, мне показалось, сухо со мной простился. Да я
пошлю за ним… Приходи и
ты, Ваня, сегодня.
— Да уж так… Куда ж это он опять
пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу
тебе… Совестно мне только
тебя беспокоить; а теперь
шел бы
ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как
ты вышел из дома?
— Она все говорит, что никуда от меня не
пойдет. Да и бог знает, как там ее примут, так что я и не знаю. Ну что, друг мой, как
ты?
Ты вчера была как будто нездорова! — спросил я ее робея.
— А то такое, что и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему
посылала, да два раза с дороги воротила. А сегодня так уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы
ты его повидал. Я уж и отойти от нее не смею.
Если меня убьют или прольют мою кровь, неужели она перешагнет через наш барьер, а может быть, через мой труп и
пойдет с сыном моего убийцы к венцу, как дочь того царя (помнишь, у нас была книжка, по которой
ты учился читать), которая переехала через труп своего отца в колеснице?
— Вот
ты увидишь, увидишь, что будет, — наскоро шепнула она мне. — Я теперь знаю все, все угадала. Виноват всему он.Этот вечер много решит.
Пойдем!
Я
шел к
тебе прямо и откровенно.
Опровергни их, скажи мне что-нибудь лучше ихнего, и я
пойду за
тобой, но не смейся надо мной, потому что это очень огорчает меня.
—
Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то не смел вам сказать. Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить
ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь как хорошо!
— Почему
ты не хочешь
идти, Нелли? Что он
тебе сделал? Что с
тобой говорил?
— Полно меня-то утешать; лучше смотри, чтоб твоя-то не убежала от
тебя; она так и смотрит, — прибавил он с каким-то озлоблением и
пошел от меня скорыми шагами, помахивая и постукивая своей палкой по тротуару.
— А! Это
ты!
Ты! — вскричала она на меня. — Только
ты один теперь остался.
Ты его ненавидел!
Ты никогда ему не мог простить, что я его полюбила… Теперь
ты опять при мне! Что ж? Опять утешатьпришел меня, уговаривать, чтоб я
шла к отцу, который меня бросил и проклял. Я так и знала еще вчера, еще за два месяца!.. Не хочу, не хочу! Я сама проклинаю их!.. Поди прочь, я не могу
тебя видеть! Прочь, прочь!
Слушай, Нелли:
пойдем к отцу Наташи;
ты его не любишь,
ты к нему не хотела
идти, но теперь
пойдем к нему вместе.
— Я, я буду
тебе мать теперь, Нелли, а
ты мое дитя! Да, Нелли, уйдем, бросим их всех, жестоких и злых! Пусть потешаются над людьми, бог, бог зачтет им…
Пойдем, Нелли,
пойдем отсюда,
пойдем!..
Расскажи же ему, как умирала мамаша, как я осталась одна у Бубновой; расскажи, как
ты видел меня у Бубновой, все, все расскажи и скажи тут же, что я лучше хотела быть у Бубновой, а к нему не
пошла…