Неточные совпадения
Но я знал еще… нет! я тогда еще только предчувствовал, знал, да
не верил, что кроме этой истории
есть и у них теперь что-то, что должно беспокоить их
больше всего на свете, и с мучительной тоской к ним приглядывался.
Все это утро я возился с своими бумагами, разбирая их и приводя в порядок. За неимением портфеля я перевез их в подушечной наволочке; все это скомкалось и перемешалось. Потом я засел писать. Я все еще писал тогда мой
большой роман; но дело опять повалилось из рук;
не тем
была полна голова…
Боязнь эта возрастает обыкновенно все сильнее и сильнее, несмотря ни на какие доводы рассудка, так что наконец ум, несмотря на то, что приобретает в эти минуты, может
быть, еще
большую ясность, тем
не менее лишается всякой возможности противодействовать ощущениям.
Это
была маленькая, худенькая девочка, лет семи-восьми,
не больше, одетая в грязные отрепья; маленькие ножки ее
были обуты на босу ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее от холоду тельце каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела вырасти.
В иных натурах, нежно и тонко чувствующих, бывает иногда какое-то упорство, какое-то целомудренное нежелание высказываться и выказывать даже милому себе существу свою нежность
не только при людях, но даже и наедине; наедине еще
больше; только изредка прорывается в них ласка, и прорывается тем горячее, тем порывистее, чем дольше она
была сдержана.
Он уважал ее и любил беспредельно, несмотря на то, что это
была женщина только добрая и ничего
больше не умевшая, как только любить его, и ужасно досадовал на то, что она в свою очередь
была с ним, по простоте своей, даже иногда слишком и неосторожно наружу.
Это
был человек лет сорока пяти,
не больше, с правильными и чрезвычайно красивыми чертами лица, которого выражение изменялось судя по обстоятельствам; но изменялось резко, вполне, с необыкновенною быстротою, переходя от самого приятного до самого угрюмого или недовольного, как будто внезапно
была передернута какая-то пружинка.
Правильный овал лица несколько смуглого, превосходные зубы, маленькие и довольно тонкие губы, красиво обрисованные, прямой, несколько продолговатый нос, высокий лоб, на котором еще
не видно
было ни малейшей морщинки, серые, довольно
большие глаза — все это составляло почти красавца, а между тем лицо его
не производило приятного впечатления.
У меня
был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова у меня
были, дворник разом носил мне их дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я спросил ее,
не хочет ли и она чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего
не ответила.
Я, может
быть, и часто плачу; я
не стыжусь в этом признаться, так же как и
не стыжусь признаться, что любил прежде дитя мое
больше всего на свете.
— Нет,
не любил… Он
был злой и ее
не прощал… как вчерашний злой старик, — проговорила она тихо, совсем почти шепотом и бледнея все
больше и
больше.
Ну, а так как он, вероятно,
не выходит теперь от вас и забыл все на свете, то, пожалуйста,
не сердитесь, если я
буду иногда брать его часа на два,
не больше, по моим поручениям.
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог
быть у Кати, то у тебя должно
быть вдвое причин
быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя:
не вдвое причин, а в миллион
больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало
быть,
были же важные обстоятельства!
Вы бы, напротив, должны
были радоваться, а
не упрекать Алешу, потому что он,
не зная ничего, исполнил все, что вы от него ожидали; может
быть, даже и
больше.
— Полно, Алеша,
будь у ней, когда хочешь. Я
не про то давеча говорила. Ты
не понял всего.
Будь счастлив с кем хочешь.
Не могу же я требовать у твоего сердца
больше, чем оно может мне дать…
— Все кончено! Все пропало! — сказала Наташа, судорожно сжав мою руку. — Он меня любит и никогда
не разлюбит; но он и Катю любит и через несколько времени
будет любить ее
больше меня. А эта ехидна князь
не будет дремать, и тогда…
Я
не совсем виноват, потому что люблю тебя в тысячу раз
больше всего на свете и потому выдумал новую мысль: открыться во всем Кате и немедленно рассказать ей все наше теперешнее положение и все, что вчера
было.
—
Не знаю, князь, — отвечал я как можно простодушнее, — в чем другом, то
есть что касается Натальи Николаевны, я готов сообщить вам необходимые для вас и для нас всех сведения, но в этом деле вы, конечно, знаете
больше моего.
— Да что же стыдно-то? Какая ты, право, Катя! Я ведь люблю ее
больше, чем она думает, а если б она любила меня настоящим образом, так, как я ее люблю, то, наверно, пожертвовала бы мне своим удовольствием. Она, правда, и сама отпускает меня, да ведь я вижу по лицу, что это ей тяжело, стало
быть, для меня все равно что и
не отпускает.
А
больше не от кого
было узнать.
— Вы
не ошиблись, — прервал я с нетерпением (я видел, что он
был из тех, которые, видя человека хоть капельку в своей власти, сейчас же дают ему это почувствовать. Я же
был в его власти; я
не мог уйти,
не выслушав всего, что он намерен
был сказать, и он знал это очень хорошо. Его тон вдруг изменился и все
больше и
больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый). — Вы
не ошиблись, князь: я именно за этим и приехал, иначе, право,
не стал бы сидеть… так поздно.
Заключу же так: вы меня обвиняете в пороке, разврате, безнравственности, а я, может
быть, только тем и виноват теперь, что откровеннеедругих и
больше ничего; что
не утаиваю того, что другие скрывают даже от самих себя, как сказал я прежде…
На четвертый день ее болезни я весь вечер и даже далеко за полночь просидел у Наташи. Нам
было тогда о чем говорить. Уходя же из дому, я сказал моей больной, что ворочусь очень скоро, на что и сам рассчитывал. Оставшись у Наташи почти нечаянно, я
был спокоен насчет Нелли: она оставалась
не одна. С ней сидела Александра Семеновна, узнавшая от Маслобоева, зашедшего ко мне на минуту, что Нелли больна и я в
больших хлопотах и один-одинехонек. Боже мой, как захлопотала добренькая Александра Семеновна...
— Я низкий, я подлый человек, Ваня, — начал он мне, — спаси меня от меня самого. Я
не оттого плачу, что я низок и подл, но оттого, что через меня Наташа
будет несчастна. Ведь я оставляю ее на несчастье… Ваня, друг мой, скажи мне, реши за меня, кого я
больше люблю из них: Катю или Наташу?
— Кончено дело! — вскричал он, — все недоумения разрешены. От вас я прямо пошел к Наташе: я
был расстроен, я
не мог
быть без нее. Войдя, я упал перед ней на колени и целовал ее ноги: мне это нужно
было, мне хотелось этого; без этого я бы умер с тоски. Она молча обняла меня и заплакала. Тут я прямо ей сказал, что Катю люблю
больше ее…
— Вся надежда на вас, — говорил он мне, сходя вниз. — Друг мой, Ваня! Я перед тобой виноват и никогда
не мог заслужить твоей любви, но
будь мне до конца братом: люби ее,
не оставляй ее, пиши мне обо всем как можно подробнее и мельче, как можно мельче пиши, чтоб
больше уписалось. Послезавтра я здесь опять, непременно, непременно! Но потом, когда я уеду, пиши!
И плющ
был и еще такие широкие листья, — уж
не знаю, как они называются, — и еще другие листья, которые за все цепляются, и белые цветы
большие были, и нарциссы
были, а я их
больше всех цветов люблю, и розаны
были, такие славные розаны, и много-много
было цветов.
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)
Больше ничего нет?
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком
большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Вы, как я вижу,
не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак
не могу
быть равнодушен. Как вы? Какие вам
больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Городничий. И
не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Слуга. Да хозяин сказал, что
не будет больше отпускать. Он, никак, хотел идти сегодня жаловаться городничему.