— Это все от восторга, Фома! — вскричал дядя. — Я, брат, уж и не помню, где и стою. Слушай, Фома: я обидел тебя. Всей жизни моей, всей крови моей недостанет, чтоб удовлетворить твою обиду, и потому я молчу, даже не извиняюсь. Но если когда-нибудь тебе понадобится моя голова, моя жизнь, если надо будет броситься за тебя в разверстую бездну, то
повелевай и увидишь… Я больше ничего не скажу, Фома.
Неточные совпадения
— Его-то выгонят? Да вы сдурели аль нет? Да ведь Егор-то Ильич перед ним на цыпочках ходит! Да Фома
велел раз быть вместо четверга середе, так они там, все до единого, четверг середой почитали. «Не хочу, чтоб был четверг, а будь середа!» Так две середы на одной неделе
и было. Вы думаете, я приврал что-нибудь? Вот на столечко не приврал! Просто, батюшка, штука капитана Кука выходит!
— Гм! Может быть, ты
и прав, Гаврила, — пробормотал я, приостановленный этим замечанием. —
Веди же меня к дядюшке!
— Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне… Ну, ступайте,
ведите себя хорошо, заслужите ласку… ну
и там все… Знаешь, — сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли мужики,
и как-то сияя от радости, — любит мужичок доброе слово, да
и подарочек не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, — а? как ты думаешь? Для твоего приезда… Подарить или нет?
Приезжая дня на два, на три, я буду доставлять даже удовольствие, а не скуку: я буду с ней хохотать, буду рассказывать ей анекдоты, повезу на бал, буду с ней амурничать, дарить сувенирчики, петь романсы, подарю собачку, расстанусь с ней романически
и буду
вести с ней потом любовную переписку.
— Ну вот, братец, уж ты сейчас
и в критику! Уж
и не можешь никак утерпеть, — отвечал опечаленный дядя. — Вовсе не в сумасшедшем, а так только, погорячились с обеих сторон. Но ведь согласись
и ты, братец, как ты-то сам
вел себя? Помнишь, что ты ему отмочил, — человеку, так сказать, почтенных лет?
— Дядюшка, в каком вы заблуждении, дядюшка! Да знаете ли, что Настасья Евграфовна завтра же едет отсюда, если уж теперь не уехала? Знаете ли, что отец нарочно
и приехал сегодня, с тем чтоб ее увезти? что уж это совсем решено, что она сама лично объявила мне сегодня об этом
и в заключение
велела вам кланяться, — знаете ли вы это, иль нет?
Нашли, например, начало исторического романа, происходившего в Новгороде, в VII столетии; потом чудовищную поэму: «Анахорет на кладбище», писанную белыми стихами; потом бессмысленное рассуждение о значении
и свойстве русского мужика
и о том, как надо с ним обращаться,
и, наконец,
повесть «Графиня Влонская», из великосветской жизни, тоже неоконченную.
— Понимаете ли, полковник, — продолжал Фома, — что вы должны отпустить меня теперь, просто
и без расспросов? В вашем доме даже я, человек пожилой
и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей нравственности. Поверьте, что ни к чему не
поведут расспросы, кроме вашего же посрамления.
— Маменька! — горестно вскричал дядя. — Или вы ничего не слышали из того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому — поймите это! не могу
и не вправе, после его низкой
и подлейшей клеветы на этого ангела чести
и добродетели. Понимаете ли вы, маменька, что я обязан, что честь моя
повелевает мне теперь восстановить добродетель. Вы слышали: я ищу руки этой девицы
и умоляю вас, чтоб вы благословили союз наш.
Вдруг раздалось: «
Ведут!
ведут!» —
и дамы с визгом побросались к дверям.
— А, ну
и славно! вот
и узнаем про Коровкина. А я ведь еще давеча хотел спросить… Я ему, Сережа,
велел там наблюдать, Коровкина-то. В чем дело, Видоплясов?
— Более через сердечную жалость-с. Просили не говорить-с. Их же извозчик лошадей выкормил
и запрег-с. А за врученную, три дня назад, сумму-с
велели почтительнейше благодарить-с
и сказать, что вышлют долг с одною из первых почт-с.
Не говоря ни слова, господин Бахчеев
велел заложить коляску, поскакал в город, настрочил там просьбу
и подал, прося суд присудить ему формальным образом землю, с вознаграждениями проторей
и убытков,
и таким образом казнить самоуправство
и хищничество.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты
вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
— Кто такой Аркадий Николаич? — проговорил Базаров как бы в раздумье. — Ах да! птенец этот! Нет, ты его не трогай: он теперь в галки попал. Не удивляйся, это еще не бред. А ты пошли нарочного к Одинцовой, Анне Сергеевне, тут есть такая помещица… Знаешь? (Василий Иванович кивнул головой.) Евгений, мол, Базаров кланяться
велел и велел сказать, что умирает. Ты это исполнишь?
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь
вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила
и солидность в поступках.
Хотя
и взяточник, но
ведет себя очень солидно; довольно сурьёзен; несколько даже резонёр; говорит ни громко, ни тихо, ни много, ни мало.
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая
и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия… да… хочет
вести войну,
и министерия-то, вот видите,
и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены.
Поехал в город парочкой! // Глядим, везет из города // Коробки, тюфяки; // Откудова ни взялися // У немца босоногого // Детишки
и жена. //
Повел хлеб-соль с исправником //
И с прочей земской властию, // Гостишек полон двор!
И силы словно прибыло, // Опять: охота, музыка, // Дворовых дует палкою, //
Велит созвать крестьян.