— Папочка! — вскричала Саша, вдруг стремительно бросаясь к отцу, заливаясь слезами и крепко обняв его своими ручками. — Папочка! ну вам ли, доброму, прекрасному, веселому, умному, вам ли, вам ли так себя погубить? Вам ли подчиняться этому скверному, неблагодарному человеку, быть его игрушкой,
на смех себя выставлять? Папочка, золотой мой папочка!..
— Ну, нет. А давеча, когда вы сконфузились — и отчего ж? оттого, что споткнулись при входе!.. Какое право вы имели выставлять
на смех вашего доброго, вашего великодушного дядю, который вам сделал столько добра? Зачем вы хотели свалить на него смешное, когда сами были смешны? Это было дурно, стыдно! Это не делает вам чести, и, признаюсь вам, вы были мне очень противны в ту минуту, — вот вам!
Неточные совпадения
— Хе-хе-хе! Ишь краснобаи! — вскричал толстяк, еще раз закачавшись от
смеха, и снова взглянул
на меня приветливо. — И не стыдно тебе, Васильев?
Она всматривалась в меня с каким-то жадным любопытством, беспрестанно наклонялась пошептать что-то
на ухо Сашеньке или другой соседке и тотчас же принималась смеяться самым простодушным, самым детски-веселым
смехом.
Не знаю, грустная ли фигура Гаврилы при произношении французской фразы была причиною, или предугадывалось всеми желание Фомы, чтоб все засмеялись, но только все так и покатились со
смеху, лишь только Гаврила пошевелил языком. Даже генеральша изволила засмеяться. Анфиса Петровна, упав
на спинку дивана, взвизгивала, закрываясь веером. Смешнее всего показалось то, что Гаврила, видя, во что превратился экзамен, не выдержал, плюнул и с укоризною произнес: «Вот до какого сраму дожил
на старости лет!»
Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с каплями пота
на лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не сидел напротив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой сцены покатывалась со
смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла смотреть равнодушно
на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до самого дома не промолвил ни единого слова и упорно смотрел, как вертелось заднее колесо коляски.
Резвый Илюша как будто тоже не мог удержаться от
смеха, смотря
на своих учительниц.
Но тут Саша не выдержала и залилась самым откровенным и детским
смехом; и хоть смешного было вовсе немного, но не было возможности, глядя
на нее, тоже не засмеяться.
Последний хотел было подняться и выехать на дальности расстояний тех мест, в которых он бывал; но Григорий назвал ему такое место, какого ни на какой карте нельзя было отыскать, и насчитал тридцать тысяч с лишком верст, так что Петрушка осовел, разинул рот и был поднят
на смех тут же всею дворней.
Ударюсь об заклад, что вздор; // И если б не к лицу, не нужно перевязки; // А то не вздор, что вам не избежать огласки: //
На смех, того гляди, подымет Чацкий вас; // И Скалозуб как свой хохол закру́тит, // Расскажет обморок, прибавит сто прикрас; // Шутить и он горазд, ведь нынче кто не шутит!
Покраснев, Дуняша расхохоталась так заразительно, что Самгин, скупой
на смех, тоже немножко посмеялся, представив, как, должно быть, изумлен был муж ее.
Неточные совпадения
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со
смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Долгонько слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла
на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со
смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое //
На нашу речь мужицкую // Без
смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Ты дай нам слово верное //
На нашу речь мужицкую // Без
смеху и без хитрости, // По совести, по разуму, // По правде отвечать, // Не то с своей заботушкой // К другому мы пойдем…»
— А кто сплошал, и надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его
на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так
смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»