Неточные совпадения
Он стоял уже целый час
на нестерпимом зное,
кричал, бранился и с брюзгливым нетерпением погонял мастеровых, суетившихся около его прекрасной коляски.
— Гришка! не ворчать под нос! выпорю!.. —
закричал он вдруг
на своего камердинера, как будто совершенно не слыхав того, что я сказал о задержках в дороге.
Вы не глядите
на меня, что я такой крикса и вот сейчас
на человека моего
закричал.
— Ну, так и есть! — вскричал господин Бахчеев, дав полную волю своему негодованию. — Я, батюшка, еще прежде, чем вы рот растворили, догадался, что вы философии обучались! Меня не надуешь! морген-фри! За три версты чутьем услышу философа! Поцелуйтесь вы с вашим Фомой Фомичом! Особенного человека нашел! тьфу! прокисай все
на свете! Я было думал, что вы тоже благонамеренный человек, а вы… Подавай! —
закричал он кучеру, уж влезавшему
на кóзла исправленного экипажа. — Домой!
— Ни-ни-ни! ни за что
на свете! —
закричал он, схватив меня за руки. — Ты мой гость, и я так хочу!
Помните, я еще закрылась вуалью, но не утерпела, высунулась из коляски и
закричала ему: «Бесстыдник!», а потом бросила
на дорогу мой букет…
— А! вот и Евграф Ларионыч! легок
на помине! —
закричал дядя, нелицемерно обрадовавшись. — Что, брат, из города?
А рожденье его в марте было, — еще, помните, мы перед этим
на богомолье в монастырь ездили, а он сидеть никому не дал покойно в карете: все
кричал, что ему бок раздавила подушка, да щипался; тетушку со злости два раза ущипнул!
— Воды, воды! —
кричал дядя. — Маменька, маменька, успокойтесь!
на коленях умоляю вас успокоиться!..
— И сяду
на хлеб
на воду, ничего не боюсь! —
кричала Сашенька, в свою очередь пришедшая в какое-то самозабвение. — Я папочку защищаю, потому что он сам себя защитить не умеет. Кто он такой, кто он, ваш Фома Фомич, перед папочкою? У папочки хлеб ест да папочку же и унижает, неблагодарный! Да я б его разорвала в куски, вашего Фому Фомича!
На дуэль бы его вызвала да тут бы и убила из двух пистолетов!..
— Вон! —
крикнула она, притопнув
на меня ногою.
Но Фалалей не умеет сказать, чьих господ. Разумеется, кончается тем, что Фома в сердцах убегает из комнаты и
кричит, что его обидели; с генеральшей начинаются припадки, а дядя клянет час своего рождения, просит у всех прощения и всю остальную часть дня ходит
на цыпочках в своих собственных комнатах.
— Именно, именно, именно! —
крикнул было дядя, но оборвался и замолчал. Фома мрачно
на него покосился.
— В кандалы его, в кандалы! —
кричала генеральша. — Сейчас же его в город и в солдаты отдай, Егорушка! Не то не будет тебе моего благословения. Сейчас же
на него колодку набей и в солдаты отдай.
— Это Фома Фомич
на прошлой неделе
закричал, что не хочет оставаться в доме, и вдруг побежал в огород, достал в шалаше заступ и начал гряды копать.
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня идет дело, потому что они то же говорят, что и вы, ту же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня. А так как я бедная, ничтожная, а так как замарать меня ничего не стоит, а они хотят женить его
на другой, так вот и требуют, чтоб он меня выгнал домой, к отцу, для безопасности. А ему когда скажут про это, то он тотчас же из себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь и
кричат об этом; уж я предчувствую, что об этом.
На что это у тебя французская тетрадка? — с яростию
закричал он, обращаясь к Гавриле.
— Нет, Фома, ты не уйдешь, уверяю тебя! —
кричал дядя. — Нечего говорить про прах и про сапоги. Фома! Ты не уйдешь, или я пойду за тобой
на край света, и все буду идти за тобой до тех пор, покамест ты не простишь меня… Клянусь, Фома, я так сделаю!
— Эх, брат, уж и так
кричат, что я о нравственности моих людей не забочусь! Пожалуй, еще завтра пожалуется
на меня, что я не выслушал, и тогда…
— Это что? —
закричала она. — Что это здесь происходит? Вы, Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распоряжаетесь!.. Да
на что это похоже? Я еще не выжила из ума, слава богу, Егор Ильич! А ты, пентюх! — продолжала она вопить, набрасываясь
на сына. — Ты уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее же доме, а ты рот разинул! Какой ты порядочный молодой человек после этого? Ты тряпка, а не молодой человек после этого!
— Так делают одни только бесчестные люди, одни подлецы! —
кричала Анфиса Петровна с крыльца в совершенном исступлении. — Я бумагу подам! вы заплатите… вы едете в бесчестный дом, Татьяна Ивановна! вы не можете выйти замуж за Егора Ильича; он под носом у вас держит свою гувернантку
на содержании!..
— Так, так, друг мой. Но все это не то; во всем этом, конечно, перст Божий, как ты говоришь; но я не про то… Бедная Татьяна Ивановна! какие, однако же, с ней пассажи случаются!.. Подлец, подлец Обноскин! А, впрочем, что ж я говорю «подлец»? я разве не то же бы самое сделал, женясь
на ней?.. Но, впрочем, я все не про то… Слышал ты, что
кричала давеча эта негодяйка, Анфиса, про Настю?
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев,
Все, качаяся
на седлах,
В голос слабо
закричали:
«Санкто Яго Компостелло!
Честь и слава дону Педру!
Честь и слава Льву Кастильи!»
А каплан его, Диего,
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским...
— Ну, довольно, кажется? —
закричал Фома, не обращая внимания даже и
на генеральшу. — Теперь о подробностях; положим, они мелки, но необходимы, Егор Ильич! В Харинской пустоши у вас до сих пор сено не скошено. Не опоздайте: скосите и скосите скорей. Таков совет мой…
— Я распространю эту тайну, — визжал Фома, — и сделаю наиблагороднейший из поступков! Я
на то послан самим богом, чтоб изобличить весь мир в его пакостях! Я готов взобраться
на мужичью соломенную крышу и
кричать оттуда о вашем гнусном поступке всем окрестным помещикам и всем проезжающим!.. Да, знайте все, что вчера, ночью, я застал его с этой девицей, имеющей наиневиннейший вид, в саду, под кустами!..
— Полкана! —
закричал дядя и бросился вон из комнаты. Полкана подали; дядя вскочил
на него, неоседланного, и чрез минуту топот лошадиных копыт возвестил нам о начавшейся погоне за Фомой Фомичом. Дядя ускакал даже без фуражи.
— Где, где они, те дни, когда я еще веровал в любовь и любил человека, —
кричал Фома, — когда я обнимался с человеком и плакал
на груди его? а теперь — где я? где я?
— Ура! —
крикнул другой раз Фома. — Урра! И
на колени, дети моего сердца,
на колени перед нежнейшею из матерей! Просите ее благословения, и, если надо, я сам преклоню перед нею колени, вместе с вами…
Поди, поди сюда, мой всегдашний истязатель, поди сюда! —
закричал он, вдруг обратившись к Фалалею, самым невиннейшим образом выглядывавшему
на цыпочках из-за толпы, окружавшей Фому Фомича.
— Почему, —
кричал Фома, — почему я готов сейчас же идти
на костер за мои убеждения? А почему из вас никто не в состоянии пойти
на костер? Почему, почему?
— Ах, Видоплясов!.. Ну да что ж они такое
кричат? Верно, глупость какую-нибудь,
на которую не надо и внимания обращать.
Фома убежал в свою комнату, заперся
на ключ,
кричал, что презирают его, что теперь уж «новые люди» вошли в семейство, и потому он ничто, не более как щепка, которую надо выбросить.