— Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне… Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку… ну и там все… Знаешь, — сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли мужики, и как-то сияя от радости, — любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, — а?
как ты думаешь? Для твоего приезда… Подарить или нет?
— Ты, впрочем, не рви тетрадку, — сказал он наконец Гавриле. — Подожди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. Друг мой! — прибавил он, обращаясь ко мне, — я, кажется, уж слишком сейчас закричал. Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без обид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушел отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу — а?
как ты думаешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
Вижу, вижу теперь: это сатира, или… как это там называется, аллегория, что ль? и, может быть, даже на какого-нибудь иностранного полководца, — прибавил дядя, обращаясь ко мне, значительно сдвинув брови и прищуриваясь, — а?
как ты думаешь?
Неточные совпадения
— Это, брат, девица Перепелицына, — замечает полковник своему слушателю, — превосходнейшая девица, горой стоит за маменьку! Редкая девица!
Ты не
думай, что она приживалка какая-нибудь; она, брат, сама полковничья дочь. Вот оно
как!
— Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры,
как тебя узнал, все
думал про себя, что человек… ну и все там,
как следует.
«Ах
ты, физик проклятый,
думаю; полагаешь, я
тебе теплоух дался?» Терпел я, терпел, да и не утерпел, встал из-за стола да при все честном народе и бряк ему: «Согрешил я, говорю, перед
тобой, Фома Фомич, благодетель;
подумал было, что
ты благовоспитанный человек, а
ты, брат, выходишь такая же свинья,
как и мы все», — сказал, да и вышел из-за стола, из-за самого пудинга: пудингом тогда обносили.
— И не
думал; в голове не было! А
ты от кого слышал? Раз как-то с языка сорвалось, вот и пошло гулять мое слово. И отчего им Фома так не мил? Вот подожди, Сергей, я
тебя познакомлю, — прибавил он, робко взглянув на меня,
как будто уже предчувствуя и во мне врага Фоме Фомичу. — Это, брат, такой человек…
— То-то, помни, братец! А
ты думал, небось, с версту будет, рукой достать? Нет, брат, земля — это, видишь,
как шар круглый, — понимаешь?.. — продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара.
— И это тот самый человек, — продолжал Фома, переменяя суровый тон на блаженный, — тот самый человек, для которого я столько раз не спал по ночам! Столько раз, бывало, в бессонные ночи мои, я вставал с постели, зажигал свечу и говорил себе: «Теперь он спит спокойно, надеясь на
тебя. Не спи же
ты, Фома, бодрствуй за него; авось выдумаешь еще что-нибудь для благополучия этого человека». Вот
как думал Фома в свои бессонные ночи, полковник! и вот
как заплатил ему этот полковник! Но довольно, довольно!..
— Это правда, Фома; я все это чувствую, — поддакнул растроганный дядя. — Но не во всем же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдатами жил. А клянусь
тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком, так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого,
как я, не нажить!.. Я и
подумал тогда, что и я, может быть, еще не совсем человек погибший.
— Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, — проговорил он с смущением, желая как-нибудь поправиться. —
Ты, брат Фома, совершенно был прав, когда, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам
думаю, что надо! Гм… что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то,
какой же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!.. да!.. вот хоть «Современник»… Но знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале,
как бишь его? еще в желтой обертке…
— Фу,
какой человек! Я
думал и бог знает что! А
ты плюнь да мимо и пройди.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я
думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Что, Анна Андреевна? а?
Думала ли
ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно:
тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с
каким дьяволом породнилась!
Анна Андреевна.
Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых,
тебе не будет времени
думать об этом. И
как можно и с
какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с
тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да
как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто
как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.