Неточные совпадения
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал,
как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что
думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам.
Ты пауков боишься, а я этих гадин.
Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
— Вот
как!… Я
думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у
тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли,
как будто она говорила то, что не раз
думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я
тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя,
как я рада, что
ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
—
Ты не можешь себе представить,
как это смешно вышло. Я только
думала сватать, и вдруг совсем другое. Может быть я против воли…
—
Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, — сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего за ними. «Но что мне за дело?»
подумала она и стала спрашивать у мужа,
как без нее проводил время Сережа.
— Решительно ничего не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно,
подумала она. Но в обществе заметили, и это тревожит его». —
Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она, встала и хотела уйти в дверь; но он двинулся вперед,
как бы желая остановить ее.
— Я знаю, — перебила она его, —
как тяжело твоей честной натуре лгать, и жалею
тебя. Я часто
думаю,
как для меня
ты погубил свою жизнь.
— Я то же самое сейчас
думал, — сказал он, —
как из-за меня
ты могла пожертвовать всем? Я не могу простить себе то, что
ты несчастлива.
— Да, — сказал Алексей Александрович и, встав, заложил руки и потрещал ими. — Я заехал еще привезть
тебе денег, так
как соловья баснями не кормят, — сказал он. —
Тебе нужно, я
думаю.
— А знаешь, я о
тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде,
как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я
тебе говорил и говорю: нехорошо, что
ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает
как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Я хорошо. Но неужели
ты целый день косил?
Ты, я
думаю, голоден,
как волк. Кузьма
тебе всё приготовил.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про
тебя, про твой отказ… Разумеется, я
тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я
думаю, что самый поступок хорош, но
ты его сделал не так,
как надо.
Как бы, как-бы
тебе сказать, что я
думаю — говорил Серпуховской, любивший сравнения, — постой, постой!
― Да, но я не могу!
Ты не знаешь,
как я измучалась, ожидая
тебя! ― Я
думаю, что я не ревнива. Я не ревнива; я верю
тебе, когда
ты тут, со мной; но когда
ты где-то один ведешь свою непонятную мне жизнь…
― Скоро, скоро.
Ты говорил, что наше положение мучительно, что надо развязать его. Если бы
ты знал,
как мне оно тяжело, что бы я дала за то, чтобы свободно и смело любить
тебя! Я бы не мучалась и
тебя не мучала бы своею ревностью… И это будет скоро, но не так,
как мы
думаем.
― Это не будет так,
как мы
думаем. Я не хотела
тебе говорить этого, но
ты заставил меня. Скоро, скоро всё развяжется, и мы все, все успокоимся и не будем больше мучаться.
— Но он видит это и знает. И разве
ты думаешь, что он не менее
тебя тяготится этим?
Ты мучишься, он мучится, и что же может выйти из этого? Тогда
как развод развязывает всё, — не без усилия высказал Степан Аркадьич главную мысль и значительно посмотрел на нее.
— Неужели
ты думаешь, что он может выздороветь? — сказал Левин, глядя на постоянно закрывавшийся,
как только она вперед проводила гребень, узкий ряд назади ее круглой головки.
— И о Сергее Иваныче и Вареньке.
Ты заметил?… Я очень желаю этого, — продолжала она. —
Как ты об этом
думаешь? — И она заглянула ему в лицо.
—
Ты смотришь на меня, — сказала она, — и
думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное,
как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор,
как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
—
Ты еще мне не сказала,
как и что
ты думаешь обо мне, а я всё хочу знать.
—
Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, — продолжала она. —
Ты забываешь мое положение.
Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не боюсь.
Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По самому своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери, отца, своего рождения.
— Нет, я и сама не успею, — сказала она и тотчас же
подумала: «стало быть, можно было устроиться так, чтобы сделать,
как я хотела». — Нет,
как ты хотел, так и делай. Иди в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, — сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
—
Ты не поверишь,
как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. — Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица в них, нет души. Эти часы, гардины, главное, обои — кошмар. Я
думаю о Воздвиженском,
как об обетованной земле.
Ты не отсылаешь еще лошадей?
— Нет, — сказала она, раздражаясь тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же
ты думаешь, что это известие так интересует меня, что надо даже скрывать? Я сказала, что не хочу об этом
думать, и желала бы, чтобы
ты этим так же мало интересовался,
как и я.
— Мне совершенно всё равно, что
думает твоя мать и
как она хочет женить
тебя, — сказала она, дрожащею рукой ставя чашку.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я
думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Что, Анна Андреевна? а?
Думала ли
ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно:
тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с
каким дьяволом породнилась!
Анна Андреевна.
Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых,
тебе не будет времени
думать об этом. И
как можно и с
какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с
тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да
как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто
как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.