— Ваша воля. — И старуха протянула ему обратно часы. Молодой человек взял их и до
того рассердился, что хотел было уже уйти; но тотчас одумался, вспомнив, что идти больше некуда и что он еще и за другим пришел.
— Бредит! — закричал хмельной Разумихин, — а то как бы он смел! Завтра вся эта дурь выскочит… А сегодня он действительно его выгнал. Это так и было. Ну, а
тот рассердился… Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав…
Неточные совпадения
А
та, разумеется,
рассердилась и «отвечала с досадой».
Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой.
Тот услышал и хотел было опять
рассердиться, но одумался и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов десять и опять остановился.
— Да, да, вы правы, я забылся, стыжусь! — спохватился Разумихин, — но… но… вы не можете на меня
сердиться за
то, что я так говорю!
— Ах, что ты, Дуня! Не
сердись, пожалуйста, Родя… Зачем ты, Дуня! — заговорила в смущении Пульхерия Александровна, — это я, вправду, ехала сюда, всю дорогу мечтала, в вагоне: как мы увидимся, как мы обо всем сообщим друг другу… и так была счастлива, что и дороги не видала! Да что я! Я и теперь счастлива… Напрасно ты, Дуня! Я уж
тем только счастлива, что тебя вижу, Родя…
Мне надо быть на похоронах
того самого раздавленного лошадьми чиновника, про которого вы… тоже знаете… — прибавил он, тотчас же
рассердившись за это прибавление, а потом тотчас же еще более раздражившись, — мне это все надоело-с, слышите ли, и давно уже… я отчасти от этого и болен был… одним словом, — почти вскрикнул он, почувствовав, что фраза о болезни еще более некстати, — одним словом: извольте или спрашивать меня, или отпустить сейчас же… а если спрашивать,
то не иначе как по форме-с!
Пожалуйста, батюшка, а
то подумаю, что вы
рассердились…
Петр Петрович очень смеялся. Он уже кончил считать и припрятал деньги. Впрочем, часть их зачем-то все еще оставалась на столе. Этот «вопрос о помойных ямах» служил уже несколько раз, несмотря на всю свою пошлость, поводом к разрыву и несогласию между Петром Петровичем и молодым его другом. Вся глупость состояла в
том, что Андрей Семенович действительно
сердился. Лужин же отводил на этом душу, а в настоящую минуту ему особенно хотелось позлить Лебезятникова.
Теперь прошу особенного внимания: представьте себе, что если б ему удалось теперь доказать, что Софья Семеновна — воровка,
то, во-первых, он доказал бы моей сестре и матери, что был почти прав в своих подозрениях; что он справедливо
рассердился за
то, что я поставил на одну доску мою сестру и Софью Семеновну, что, нападая на меня, он защищал, стало быть, и предохранял честь моей сестры, а своей невесты.
Верите ли вы тоже, что Марфа Петровна до
того доходила, что даже на меня
сердилась сначала за мое всегдашнее молчание о вашей сестре, за
то, что я так равнодушен на ее беспрерывные и влюбленные отзывы об Авдотье Романовне?
Надеюсь, что вы не
рассердитесь, если я упомяну теперь, что
тот же самый эффект начал сбываться и с Авдотьей Романовной.
Помню, как он стряпал мне тогда постель, тоже на диване и потихоньку от тетки, предполагая почему-то, что
та рассердится, узнав, что к нему ходят ночевать товарищи.
Зоя, которая уже кончила играть и только что хотела зевнуть, теперь никак не может раззеваться. Ей хочется не
то сердиться, не то смеяться. У ней есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками. Над его визитами к ней потешается все заведение.
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не
то, мол, барин
сердится. Стой, еще письмо не готово.
«Ну полно, полно, миленький! // Ну, не
сердись! — за валиком // Неподалеку слышится. — // Я ничего… пойдем!» // Такая ночь бедовая! // Направо ли, налево ли // С дороги поглядишь: // Идут дружненько парочки, // Не к
той ли роще правятся? //
Та роща манит всякого, // В
той роще голосистые // Соловушки поют…
Стародум. От двора, мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя
рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни
того, ни другого. Рассудил, что лучше вести жизнь у себя дома, нежели в чужой передней.
Скотинин. Это и видно. Вить и давеча был я
тот же Скотинин, а ты
сердился.
Сначала Беневоленский
сердился и даже называл речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта,
то под конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно, и мало-помалу пришел даже к
тому, что не находил в нем ничего предосудительного.