Неточные совпадения
Не
то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но
с некоторого
времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию.
«На какое дело хочу покуситься и в
то же
время каких пустяков боюсь! — подумал он
с странною улыбкой.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее
время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе
с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы
то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он
с удовольствием оставался теперь в распивочной.
В это
время вошла
с улицы целая партия пьяниц уже и без
того пьяных, и раздались у входа звуки нанятой шарманки и детский надтреснутый семилетний голосок, певший «Хуторок».
Любопытно бы разъяснить еще одно обстоятельство: до какой степени они обе были откровенны друг
с дружкой в
тот день и в
ту ночь и во все последующее
время?
Возвратясь
с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между
тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал ли он о чем-нибудь в
то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и
с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
Это для
того, чтобы на
время отвлечь внимание старухи, когда она начнет возиться
с узелком, и улучить, таким образом, минуту.
Дойдя до таких выводов, он решил, что
с ним лично, в его деле, не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся при нем, неотъемлемо, во все
время исполнения задуманного, единственно по
той причине, что задуманное им — «не преступление»…
Заглянув случайно, одним глазом, в лавочку, он увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться, и в
то же
время сделать крюк: подойти к дому в обход,
с другой стороны…
Он, однако ж, не
то чтоб уж был совсем в беспамятстве во все
время болезни: это было лихорадочное состояние,
с бредом и полусознанием.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть
время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот.
С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Меж
тем комната наполнилась так, что яблоку упасть было негде. Полицейские ушли, кроме одного, который оставался на
время и старался выгнать публику, набравшуюся
с лестницы, опять обратно на лестницу. Зато из внутренних комнат высыпали чуть не все жильцы г-жи Липпевехзель и сначала было теснились только в дверях, но потом гурьбой хлынули в самую комнату. Катерина Ивановна пришла в исступление.
В это
время послышались еще шаги, толпа в сенях раздвинулась, и на пороге появился священник
с запасными дарами, седой старичок. За ним ходил полицейский, еще
с улицы. Доктор тотчас же уступил ему место и обменялся
с ним значительным взглядом. Раскольников упросил доктора подождать хоть немножко.
Тот пожал плечами и остался.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на
то, что «вот уж он и очнулся». И мать и сестра смотрели на Разумихина как на провидение,
с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все
время болезни, этот «расторопный молодой человек», как назвала его, в
тот же вечер, в интимном разговоре
с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
Теперь же состояние его походило на какой-то даже восторг, и в
то же
время как будто все выпитое вино вновь, разом и
с удвоенною силой, бросилось ему в голову.
— А он очень, очень, очень, очень будет рад
с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное
время… И вчера говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он
с таким горьким раздражением,
с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина руки опустились. Несколько
времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как
тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое
время шел сзади; наконец поравнялся
с ним и заглянул ему сбоку в лицо.
Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так шли они
с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно можно издать
с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до
того, что он сумеет повести дело, так в этом нет и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет еще
время вам сговориться…
Но в
то же
время он узнал теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но что вместе
с тем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему,чтоб он слышал, и непременно теперь — « что бы там ни вышло потом!»…
— Да-да-да! Не беспокойтесь!
Время терпит,
время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь
то к окну,
то к бюро,
то опять к столу,
то избегая подозрительного взгляда Раскольникова,
то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
Тот засмеялся было сам, несколько принудив себя; но когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким смехом, что почти побагровел,
то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю осторожность: он перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно смотрел на Порфирия, не спуская
с него глаз, во все
время его длинного и как бы
с намерением непрекращавшегося смеха.
Да об чем вас спрашивать, — закудахтал вдруг Порфирий Петрович, тотчас же изменяя и тон и вид и мигом перестав смеяться, — да не беспокойтесь, пожалуйста, — хлопотал он,
то опять бросаясь во все стороны,
то вдруг принимаясь усаживать Раскольникова, —
время терпит,
время терпит-с, и все это одни пустяки-с!
Вид этого человека
с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо перед собою, но как бы никого не видя. В глазах его сверкала решимость, но в
то же
время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
С этим господином у Петра Петровича установились какие-то странные, впрочем, отчасти и естественные отношения: Петр Петрович презирал и ненавидел его даже сверх меры, почти
с того самого дня, как у него поселился, но в
то же
время как будто несколько опасался его.
— А так-с, надо-с. Сегодня-завтра я отсюда съеду, а потому желал бы ей сообщить… Впрочем, будьте, пожалуй, и здесь, во
время объяснения.
Тем даже лучше. А
то вы, пожалуй, и бог знает что подумаете.
Человек, оскорбленный и раздосадованный, как вы, вчерашним случаем и в
то же
время способный думать о несчастии других, — такой человек-с… хотя поступками своими он делает социальную ошибку, —
тем не менее… достоин уважения!
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до
времени не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а
то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась
с ней только холодно.
Похвальный лист этот, очевидно, должен был теперь послужить свидетельством о праве Катерины Ивановны самой завести пансион; но главное, был припасен
с тою целью, чтобы окончательно срезать «обеих расфуфыренных шлепохвостниц», на случай если б они пришли на поминки, и ясно доказать им, что Катерина Ивановна из самого благородного, «можно даже сказать, аристократического дома, полковничья дочь и уж наверно получше иных искательниц приключений, которых так много расплодилось в последнее
время».
Согласитесь сами, что, припоминая ваше смущение, торопливость уйти и
то, что вы держали руки, некоторое
время, на столе; взяв, наконец, в соображение общественное положение ваше и сопряженные
с ним привычки, я, так сказать,
с ужасом, и даже против воли моей, принужден был остановиться на подозрении, — конечно, жестоком, но — справедливом-с!
В раздумье остановился он перед дверью
с странным вопросом: «Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?» Вопрос был странный, потому что он вдруг, в
то же
время, почувствовал, что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту, хотя на
время, невозможно.
Почти
то же самое случилось теперь и
с Соней; так же бессильно,
с тем же испугом, смотрела она на него несколько
времени и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть, уперлась ему пальцами в грудь и медленно стала подниматься
с кровати, все более и более от него отстраняясь, и все неподвижнее становился ее взгляд на него.
А к
тому времени мать высохла бы от забот и от горя, и мне все-таки не удалось бы успокоить ее, а сестра… ну,
с сестрой могло бы еще и хуже случиться!..
Действительно, сквозь толпу протеснялся городовой. Но в
то же
время один господин в вицмундире и в шинели, солидный чиновник лет пятидесяти,
с орденом на шее (последнее было очень приятно Катерине Ивановне и повлияло на городового), приблизился и молча подал Катерине Ивановне трехрублевую зелененькую кредитку. В лице его выражалось искреннее сострадание. Катерина Ивановна приняла и вежливо, даже церемонно, ему поклонилась.
Между
тем Катерина Ивановна отдышалась, на
время кровь отошла. Она смотрела болезненным, но пристальным и проницающим взглядом на бледную и трепещущую Соню, отиравшую ей платком капли пота со лба: наконец, попросила приподнять себя. Ее посадили на постели, придерживая
с обеих сторон.
Были в
то время произнесены между ними такие слова, произошли такие движения и жесты, обменялись они такими взглядами, сказано было кой-что таким голосом, доходило до таких пределов, что уж после этого не Миколке (которого Порфирий наизусть
с первого слова и жеста угадал), не Миколке было поколебать самую основу его убеждений.
Правда,
с того утра прошло много
времени, — слишком, слишком много, а о Порфирии не было ни слуху ни духу.
Сидел в мое
время один смиреннейший арестант целый год в остроге, на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что ни
с того ни
с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды
с его стороны.
Порфирий вышел, как-то согнувшись и как бы избегая глядеть на Раскольникова. Раскольников подошел к окну и
с раздражительным нетерпением выжидал
время, когда, по расчету,
тот выйдет на улицу и отойдет подальше. Затем поспешно вышел и сам из комнаты.
Прекрасный образ Дуни, когда
та откланялась ей
с таким вниманием и уважением во
время их первого свидания у Раскольникова,
с тех пор навеки остался в душе ее как одно из самых прекрасных и недосягаемых видений в ее жизни.
Наконец, явка
с повинною, в
то самое
время, когда дело необыкновенно запуталось вследствие ложного показания на себя упавшего духом изувера (Николая) и, кроме
того, когда на настоящего преступника не только ясных улик, но даже и подозрений почти не имелось (Порфирий Петрович вполне сдержал слово), все это окончательно способствовало смягчению участи обвиненного.
Разумихин выбрал город на железной дороге и в близком расстоянии от Петербурга, чтоб иметь возможность регулярно следить за всеми обстоятельствами процесса и в
то же
время как можно чаще видеться
с Авдотьей Романовной.
Она всегда протягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее. Он всегда как бы
с отвращением брал ее руку, всегда точно
с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во все
время ее посещения. Случалось, что она трепетала его и уходила в глубокой скорби. Но теперь их руки не разнимались; он мельком и быстро взглянул на нее, ничего не выговорил и опустил свои глаза в землю. Они были одни, их никто не видел. Конвойный на
ту пору отворотился.