Неточные совпадения
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения,
что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то
ни было, и, несмотря
на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем,
что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря
на недавнее мгновенное желание хотя какого бы
ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента
на добро, а не
на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но
ни за
что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Во
что бы то
ни стало надо решиться, хоть
на что-нибудь, или…
Несмотря
на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел
на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны… Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о
чем бы то
ни было. Он бы хотел совсем забыться, все забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова…
Старуха же уже сделала свое завещание,
что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось
ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н—й губернии,
на вечный помин души.
Старуха взглянула было
на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал,
что теряется,
что ему почти страшно, до того страшно,
что, кажется, смотри она так, не говори
ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Ни за
что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей
на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже
на целую ладонь приотворенная:
ни замка,
ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться,
что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Контора была от него с четверть версты. Она только
что переехала
на новую квартиру, в новый дом, в четвертый этаж.
На прежней квартире он был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать
ни у кого
ни об
чем не хотел.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том,
что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже
на опыте,
что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то
ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы
на себя самого, только
что переступил порог Разумихина.
— Это, брат, невозможно; из
чего ж я сапоги топтал! — настаивал Разумихин. — Настасьюшка, не стыдитесь, а помогите, вот так! — и, несмотря
на сопротивление Раскольникова, он все-таки переменил ему белье. Тот повалился
на изголовье и минуты две не говорил
ни слова.
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин
на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя
ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае,
что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают,
что я выбрился для… да непременно же подумают! Да
ни за
что же
на свете!
— И
чего он так
на этого Лужина? Человек с деньгами, ей, кажется, не противен… а ведь у них
ни шиша? а?
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно,
что он сказал сейчас ужасную ложь,
что не только никогда теперь не придется ему успеть наговориться, но уже
ни об
чем больше, никогда и
ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно,
что он,
на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя
ни на кого, пошел вон из комнаты.
Она ужасно рада была,
что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша,
ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
— Я согласен,
что, может быть, уже слишком забочусь об этакой дряни,
на твои глаза; но нельзя же считать меня за это
ни эгоистом,
ни жадным, и
на мои глаза эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь.
И как
ни в
чем не бывало, он заботливо стал подставлять пепельницу Разумихину, беспощадно сорившему
на ковер папироской. Раскольников вздрогнул, но Порфирий как будто и не глядел, все еще озабоченный папироской Разумихина.
Потому, в-третьих,
что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и
ни больше
ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы
на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Ты тут
ни при
чем, так наплевать
на них; мы же над ними насмеемся потом, а я бы
на твоем месте их еще мистифировать стал.
— Разумеется, так! — ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» — подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще
ни разу не приходило ему в голову: «
что подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это, Раскольников пристально поглядел
на него. Теперешним же отчетом Разумихина о посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так много убыло с тех пор и прибавилось!..
— Видеть!
Ни за
что на свете! — вскричала Пульхерия Александровна, — и как он смеет ей деньги предлагать!
— Не знаю, они
на той квартире должны; только хозяйка, слышно, говорила сегодня,
что отказать хочет, а Катерина Ивановна говорит,
что и сама
ни минуты не останется.
Но в то же время он узнал теперь, и узнал наверно,
что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но
что вместе с тем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря
на всю тоску и
на все опасения, и именно ему,чтоб он слышал, и непременно теперь — «
что бы там
ни вышло потом!»…
И так сильно было его негодование,
что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти с холодным и дерзким видом и дал себе слово как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть
на этот раз, по крайней мере, во
что бы то
ни стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
Но тут случилось странное происшествие, нечто до того неожиданное, при обыкновенном ходе вещей,
что уже, конечно,
ни Раскольников,
ни Порфирий Петрович
на такую развязку и не могли рассчитывать.
Особенно же раздражил его хозяин квартиры, нанятой им в видах скорой женитьбы и отделываемой
на собственный счет: этот хозяин, какой-то разбогатевший немецкий ремесленник,
ни за
что не соглашался нарушить только
что совершенный контракт и требовал полной прописанной в контракте неустойки, несмотря
на то,
что Петр Петрович возвращал ему квартиру почти заново отделанную.
Петр Петрович
ни за
что бы, например, не поверил,
что и действительно Андрей Семенович может смотреть
на такие деньги равнодушно...
Амалия Ивановна, тоже предчувствовавшая что-то недоброе, а вместе с тем оскорбленная до глубины души высокомерием Катерины Ивановны, чтобы отвлечь неприятное настроение общества в другую сторону и кстати уж чтоб поднять себя в общем мнении, начала вдруг,
ни с того
ни с сего, рассказывать,
что какой-то знакомый ее, «Карль из аптеки», ездил ночью
на извозчике и
что «извозчик хотель его убиваль и
что Карль его ошень, ошень просиль, чтоб он его не убиваль, и плакаль, и руки сложиль, и испугаль, и от страх ему сердце пронзиль».
В эту самую минуту Амалия Ивановна, уже окончательно обиженная тем,
что во всем разговоре она не принимала
ни малейшего участия и
что ее даже совсем не слушают, вдруг рискнула
на последнюю попытку и с потаенною тоской осмелилась сообщить Катерине Ивановне одно чрезвычайно дельное и глубокомысленное замечание о том,
что в будущем пансионе надо обращать особенное внимание
на чистое белье девиц (ди веше) и
что «непременно должен буль одна такая хороши дам (ди даме), чтоб карашо про белье смотрель», и второе, «чтоб все молоды девиц тихонько по ночам никакой роман не читаль».
— Долой с квартир! Сейчас! Марш! — и с этими словами начала хватать все,
что ни попадалось ей под руку из вещей Катерины Ивановны, и скидывать
на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (
на которую упала было в изнеможении) и бросилась
на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко.
И, накинув
на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все еще толпившихся в комнате, и с воплем и со слезами выбежала
на улицу — с неопределенною целью где-то сейчас, немедленно и во
что бы то
ни стало найти справедливость.
Амалия Ивановна металась по комнате, визжала, причитала, швыряла все,
что ни попадалось ей,
на пол и буянила.
Эта минута была ужасно похожа, в его ощущении,
на ту, когда он стоял за старухой, уже высвободив из петли топор, и почувствовал,
что уже «
ни мгновения нельзя было терять более».
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей вдруг послышался убийца. Она с изумлением глядела
на него. Ей ничего еще не было известно,
ни зачем,
ни как,
ни для
чего это было. Теперь все эти вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она не поверила: «Он, он убийца! Да разве это возможно?»
— Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос:
что, если бы, например,
на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать,
ни Тулона,
ни Египта,
ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он
на это, если бы другого выхода не было?
— Да ведь и я знаю,
что не вошь, — ответил он, странно смотря
на нее. — А впрочем, я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это все не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!.. Я давно
ни с кем не говорил, Соня… Голова у меня теперь очень болит.
Раскольников, говоря это, хоть и смотрел
на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго
ни с кем не говорил!) Соня поняла,
что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде вопросов и ответов.] стал его верой и законом.
Уж потом, после вас, когда он стал весьма и весьма складно
на иные пункты отвечать, так
что я сам удивился, и потом ему
ни на грош не поверил!
Сидел в мое время один смиреннейший арестант целый год в остроге,
на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так,
что ни с того
ни с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
— Вы сами же вызывали сейчас
на откровенность, а
на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, — заметил Свидригайлов с улыбкой. — Вам все кажется,
что у меня какие-то цели, а потому и глядите
на меня подозрительно.
Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я
ни желаю сойтись с вами, я все-таки не возьму
на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра не стоит свеч, да и говорить-то с вами я
ни о
чем таком особенном не намеревался.
Мне объявили,
что мое знакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь; узнаю,
что у них
ни кола
ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии; предлагаю услуги, деньги; узнаю,
что они ошибкой поехали
на вечер, думая,
что действительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию молодой девицы, французскому языку и танцам.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его
на стол. — Разве возможно то,
что вы пишете? Вы намекаете
на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же,
что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей
ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте,
что я вам не верю! Не верю!..
Он бы дал все
на свете, чтоб остаться одному; но он сам чувствовал,
что ни одной минуты не пробудет один.
Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда,
что Соня теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть
на край света, куда бы ему
ни вышла судьба.