Неточные совпадения
Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее
сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже
не замечая окружающего, да и
не желая его замечать.
Молодой человек спорить
не стал и взял деньги. Он смотрел на старуху и
не спешил уходить, точно ему еще хотелось что-то
сказать или сделать, но как будто он и сам
не знал, что именно…
Но нет, изъяснить сильнее и изобразительнее:
не можете ли вы, а осмелитесь ли вы, взирая в сей час на меня,
сказать утвердительно, что я
не свинья?
Беру тебя еще раз на личную свою ответственность, — так и
сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду
не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
«Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное слово», то есть все это, я вам
скажу, взяла да и выдумала, и
не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы-с!
Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного,
не ужасаясь зверства его, пожалела?» И
скажет: «Прииди!
И
скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! почто сих приемлеши?» И
скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам
не считал себя достойным сего…» И прострет к нам руце свои, и мы припадем… и заплачем… и всё поймем!
—
Не дать-то им это можно-с, — отвечал унтер-офицер в раздумье. — Вот кабы они
сказали, куда их предоставить, а то… Барышня, а барышня! — нагнулся он снова.
—
Не беспокойтесь,
не дам-с, — решительно
сказал усач и отправился вслед за ними.
Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем
не знал и
не мог помнить: но ему
сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
— Слава богу, это только сон! —
сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж
не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого
не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что
не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам
сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— Завтра? — протяжно и задумчиво
сказала Лизавета, как будто
не решаясь.
Та отскочила в испуге, хотела было что-то
сказать, но как будто
не смогла и смотрела на него во все глаза.
Он
не думал это
сказать, а так, само вдруг выговорилось.
— Луиза Ивановна, вы бы сели, —
сказал он мельком разодетой багрово-красной даме, которая все стояла, как будто
не смея сама сесть, хотя стул был рядом.
— Ich danke, [Благодарю (нем.).] —
сказала та и тихо, с шелковым шумом, опустилась на стул. Светло-голубое с белою кружевною отделкой платье ее, точно воздушный шар, распространилось вокруг стула и заняло чуть
не полкомнаты. Понесло духами. Но дама, очевидно, робела того, что занимает полкомнаты и что от нее так несет духами, хотя и улыбалась трусливо и нахально вместе, но с явным беспокойством.
— Бедность
не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох,
не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами
не удержались, — продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, — но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я вам
скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел — и нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…
Это была девушка… впрочем, она мне даже нравилась… хотя я и
не был влюблен… одним словом, молодость, то есть я хочу
сказать, что хозяйка мне делала тогда много кредиту и я вел отчасти такую жизнь… я очень был легкомыслен…
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру,
сказала мне… и
сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что
не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
Позвольте-с: она именно
сказала, что, как только я дам эту бумагу, она опять будет меня кредитовать сколько угодно и что никогда, никогда, в свою очередь, — это ее собственные слова были, — она
не воспользуется этой бумагой, покамест я сам заплачу…
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно;
сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и
не могу теперь зайти…»
—
Не надо, —
сказал он, — я пришел… вот что: у меня уроков никаких… я хотел было… впрочем, мне совсем
не надо уроков…
—
Не надо, —
сказал Раскольников, отстраняя перо.
«Господи!
скажи ты мне только одно: знают они обо всем или еще
не знают?
— Гм! —
сказал тот, — забыл! Мне еще давеча мерещилось, что ты все еще
не в своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец! Ну да к делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
Раскольников пошевелился и хотел было что-то
сказать; лицо его выразило некоторое волнение. Петр Петрович приостановился, выждал, но так как ничего
не последовало, то и продолжал...
— В самом серьезном, так
сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет
не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
—
Не могу
сказать; но меня интересует при этом другое обстоятельство, так
сказать, целый вопрос.
Не говорю уже о том, что преступления в низшем классе, в последние лет пять, увеличились;
не говорю о повсеместных и беспрерывных грабежах и пожарах; страннее всего то для меня, что преступления и в высших классах таким же образом увеличиваются, и, так
сказать, параллельно.
Извините меня, но я должен вам высказать, что слухи, до вас дошедшие, или, лучше
сказать, до вас доведенные,
не имеют и тени здравого основания, и я… подозреваю, кто… одним словом… эта стрела… одним словом, ваша мамаша…
— Хуже могло быть, если бы мы его
не послушались, —
сказал Зосимов уже на лестнице. — Раздражать невозможно…
— Ты мне это расскажи подробнее вечером, а я тебе кое-что потом
скажу. Интересует он меня, очень! Через полчаса зайду наведаться… Воспаления, впрочем,
не будет…
— Что вы чай-то
не пьете? Остынет, —
сказал Заметов.
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! —
сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам
скажу, по-моему,
не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть
не сумел,
не выдержал; по делу видно…
— Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь,
не верю! — торопливо
сказал Заметов.
— Я послал за доктором, — твердил он Катерине Ивановне, —
не беспокойтесь, я заплачу. Нет ли воды?.. и дайте салфетку, полотенце, что-нибудь, поскорее; неизвестно еще, как он ранен… Он ранен, а
не убит, будьте уверены… Что
скажет доктор!
— Поля! — крикнула Катерина Ивановна, — беги к Соне, скорее. Если
не застанешь дома, все равно,
скажи, что отца лошади раздавили и чтоб она тотчас же шла сюда… как воротится. Скорей, Поля! На, закройся платком!
— Я вам
сказал раз-на-прежде, что вы никогда
не смель говориль мне Амаль Людвиговна; я Амаль-Иван!
Мармеладов был в последней агонии; он
не отводил своих глаз от лица Катерины Ивановны, склонившейся снова над ним. Ему все хотелось что-то ей
сказать; он было и начал, с усилием шевеля языком и неясно выговаривая слова, но Катерина Ивановна, понявшая, что он хочет просить у ней прощения, тотчас же повелительно крикнула на него...
— Молчи-и-и!
Не надо!.. Знаю, что хочешь
сказать!.. — И больной умолк; но в ту же минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, и он увидал Соню…
— Слушай, — поспешил Раскольников, — я пришел только
сказать, что ты заклад выиграл и что действительно никто
не знает, что с ним может случиться. Войти же я
не могу: я так слаб, что сейчас упаду. И потому здравствуй и прощай! А завтра ко мне приходи…
— Родя, что ты! Ты, верно… ты
не хочешь
сказать, — начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню.
— Брат, подумай, что ты говоришь! — вспыльчиво начала было Авдотья Романовна, но тотчас же удержалась. — Ты, может быть, теперь
не в состоянии, ты устал, — кротко
сказала она.
Он, впрочем, правду
сказал, когда проврался давеча спьяну на лестнице, что эксцентрическая хозяйка Раскольникова, Прасковья Павловна, приревнует его
не только к Авдотье Романовне, но, пожалуй, и к самой Пульхерии Александровне.
Скажем в скобках, что сохранить все это есть единственное средство
не потерять красоты своей даже в старости.
—
Скажите,
скажите мне, как вы думаете… ах, извините, я еще до сих пор
не знаю вашего имени? — торопилась Пульхерия Александровна.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам
сказать, то есть лучше
сказать: что он любит и что
не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так
сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
То, что пишет Петр Петрович в этом письме… и что мы предполагали с тобой, — может быть, неправда, но вы вообразить
не можете, Дмитрий Прокофьич, как он фантастичен и, как бы это
сказать, капризен.
—
Не бойтесь, маменька, —
сказала Дуня, целуя ее, — лучше верьте в него. Я верю.