Неточные совпадения
В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер один молодой человек вышел из
своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке,
на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту.
Он благополучно избегнул встречи с
своею хозяйкой
на лестнице.
Впрочем,
на этот раз страх встречи с
своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе
на улицу.
Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря
на всю
свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился
своих лохмотьев
на улице.
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая
на него рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за
свою шляпу.
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел
на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с виду похожий как бы
на отставного чиновника. Он сидел особо, перед
своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как будто в некотором волнении.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски
своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было, и, несмотря
на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря
на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил
свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
И тогда-то, милостивый государь, тогда я, тоже вдовец, и от первой жены четырнадцатилетнюю дочь имея, руку
свою предложил, ибо не мог смотреть
на такое страдание.
И целый год я обязанность
свою исполнял благочестиво и свято и не касался сего (он ткнул пальцем
на полуштоф), ибо чувство имею.
Беру тебя еще раз
на личную
свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что
на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
Оно ходила взад и вперед по
своей небольшой комнате, сжав руки
на груди, с запекшимися губами и неровно, прерывисто дышала.
Старшая девочка, лет девяти, высокенькая и тоненькая, как спичка, в одной худенькой и разодранной всюду рубашке и в накинутом
на голые плечи ветхом драдедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад, потому что он не доходил теперь и до колен, стояла в углу подле маленького брата, обхватив его шею
своею длинною, высохшею как спичка рукой.
Она, кажется, унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудь опять не захныкал, и в то же время со страхом следила за матерью
своими большими-большими темными глазами, которые казались еще больше
на ее исхудавшем и испуганном личике.
Часто он спал
на ней так, как был, не раздеваясь, без простыни, покрываясь
своим старым, ветхим студенческим пальто и с одною маленькою подушкой в головах, под которую подкладывал все, что имел белья, чистого и заношенного, чтобы было повыше изголовье.
И не могли же вы не знать, что мать под
свой пенсион
на дорогу вперед занимает?
Пожалуй, и
на свадьбу
свою наденет!
Мало того,
свою собственную казуистику выдумаем, у иезуитов научимся и
на время, пожалуй, и себя самих успокоим, убедим себя, что так надо, действительно надо для доброй цели.
Он бросал
на него злобные взгляды, стараясь, впрочем, чтобы тот их не заметил, и нетерпеливо ожидал
своей очереди, когда досадный оборванец уйдет.
— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он и что есть силы огорошивает с размаху
свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей
на спину, и она падает
на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.
Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с
своими кулачонками
на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.
Проходя чрез мост, он тихо и спокойно смотрел
на Неву,
на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря
на слабость
свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв
на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!
Все торговцы
на столах,
на лотках, в лавках и в лавочках запирали
свои заведения или снимали и прибирали
свой товар и расходились по домам, равно как и их покупатели.
Это была высокая, неуклюжая, робкая и смиренная девка, чуть не идиотка, тридцати пяти лет, бывшая в полном рабстве у сестры
своей, работавшая
на нее день и ночь, трепетавшая перед ней и терпевшая от нее даже побои.
Старуха же уже сделала
свое завещание, что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н—й губернии,
на вечный помин души.
И почему именно сейчас, как только он вынес зародыш
своей мысли от старухи, как раз и попадает он
на разговор о старухе?..
Он приподнялся с усилием. Голова его болела; он встал было
на ноги, повернулся в
своей каморке и упал опять
на диван.
Эту дощечку он случайно нашел, в одну из
своих прогулок,
на одном дворе, где во флигеле помещалась какая-то мастерская.
Несмотря
на всю мучительную внутреннюю борьбу
свою, он никогда, ни
на одно мгновение не мог уверовать в исполнимость
своих замыслов, во все это время.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а тела
своего он почти и не чувствовал
на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности
своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам
на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Он стоял, смотрел и не верил глазам
своим: дверь, наружная дверь, из прихожей
на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже
на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Не в полной памяти прошел он и в ворота
своего дома; по крайней мере, он уже прошел
на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем не класть топора
на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь
на чужой двор.
Это был очень молодой человек, лет двадцати двух, с смуглою и подвижною физиономией, казавшеюся старее
своих лет, одетый по моде и фатом, с пробором
на затылке, расчесанный и распомаженный, со множеством перстней и колец
на белых, отчищенных щетками пальцах и золотыми цепями
на жилете.
Что же касается пышной дамы, то вначале она так и затрепетала от грома и молнии; но странное дело: чем многочисленнее и крепче становились ругательства, тем вид ее становился любезнее, тем очаровательнее делалась ее улыбка, обращенная к грозному поручику. Она семенила
на месте и беспрерывно приседала, с нетерпением выжидая, что наконец-то и ей позволят ввернуть
свое слово, и дождалась.
Сами п-п-под-личают, а вот-с, извольте взглянуть
на них: вот они в самом
своем привлекательном теперь виде-с!
— Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает
на него внимания, — позвольте и мне с
своей стороны разъяснить, что я живу у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в
свою очередь, с самого начала я дал обещание, что женюсь
на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в
свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала
на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
Затем он снова схватился за камень, одним оборотом перевернул его
на прежнюю сторону, и он как раз пришелся в
свое прежнее место, разве немного чуть-чуть казался повыше.
Тот был дома, в
своей каморке, и в эту минуту занимался, писал, и сам ему отпер. Месяца четыре, как они не видались. Разумихин сидел у себя в истрепанном до лохмотьев халате, в туфлях
на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый.
На лице его выразилось удивление.
Видишь ли: уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть
на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в
своем роде урок.
Когда он ходил в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно
на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому
своему впечатлению.
— Они самые и есть-с, Вахрушин, Афанасий Иванович, и по просьбе вашей мамаши, которая через них таким же манером вам уже пересылала однажды, они и
на сей раз не отказали-с и Семена Семеновича
на сих днях уведомили из
своих мест, чтобы вам тридцать пять рублев передать-с, во ожидании лучшего-с.
Он тотчас же распорядился, налил, потом налил еще другую чашку, бросил
свой завтрак и пересел опять
на диван.
Впрочем, он не совладал с
своим отвращением: схлебнув ложек десять чаю, он вдруг высвободил
свою голову, капризно оттолкнул ложку и повалился опять
на подушку.
Раскольников молчал, хотя ни
на минуту не отрывал от него
своего встревоженного взгляда, и теперь упорно продолжал глядеть
на него.
Ну, да все это вздор, а только она, видя, что ты уже не студент, уроков и костюма лишился и что по смерти барышни ей нечего уже тебя
на родственной ноге держать, вдруг испугалась; а так как ты, с
своей стороны, забился в угол и ничего прежнего не поддерживал, она и вздумала тебя с квартиры согнать.
— А чего такого?
На здоровье! Куда спешить?
На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По
своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты
на принципах, как
на пружинах; повернуться по
своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
Ну, слушай историю: ровно
на третий день после убийства, поутру, когда они там нянчились еще с Кохом да Пестряковым, — хотя те каждый
свой шаг доказали: очевидность кричит! — объявляется вдруг самый неожиданный факт.