Неточные совпадения
— Главное, — хлопотал Раскольников, —
вот этому подлецу как бы не
дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!
— Не дать-то им
это можно-с, — отвечал унтер-офицер в раздумье. —
Вот кабы они сказали, куда их предоставить, а то… Барышня, а барышня! — нагнулся он снова.
Нет, и
это не то: «показание
даю, а вы снимаете» —
вот как!
— Ну
вот хоть бы
этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь —
дай пятнадцать,
дай двадцать, ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и отвалил!
Катерина Ивановна нарочно положила теперь пригласить
эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто бы не стоила», тем более что до сих пор, при случайных встречах, та высокомерно отвертывалась, — так
вот, чтобы знала же она, что здесь «благороднее мыслят и чувствуют и приглашают, не помня зла», и чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле привыкла жить.
— Нет, ведь нет? На, возьми
вот этот, кипарисный. У меня другой остался, медный, Лизаветин. Мы с Лизаветой крестами поменялись, она мне свой крест, а я ей свой образок
дала. Я теперь Лизаветин стану носить, а
этот тебе. Возьми… ведь мой! Ведь мой! — упрашивала она. — Вместе ведь страдать пойдем, вместе и крест понесем!..
Вот это дворник нашего дома; дворник очень хорошо меня знает;
вот он кланяется; он видит, что я иду с
дамой, и уж, конечно, успел заметить ваше лицо, а
это вам пригодится, если вы очень боитесь и меня подозреваете.
— Ага! Так
вот как! — вскричал он в удивлении, но злобно усмехаясь, — ну,
это совершенно изменяет ход дела! Вы мне чрезвычайно облегчаете дело сами, Авдотья Романовна! Да где
это вы револьвер достали? Уж не господин ли Разумихин? Ба! Да револьвер-то мой! Старый знакомый! А я-то его тогда как искал!.. Наши деревенские уроки стрельбы, которые я имел честь вам
давать, не пропали-таки даром.
Но
вот уже она совсем перестала сдерживаться;
это уже смех, явный смех; что-то нахальное, вызывающее светится в
этом совсем не детском лице;
это разврат,
это лицо камелии, [Камелия — здесь: женщина сомнительного поведения (от названия романа А. Дюма-сына «
Дама с камелиями»).] нахальное лицо продажной камелии из француженок.
—
Дай же, я перекрещу тебя, благословлю тебя!
Вот так,
вот так. О боже, что
это мы делаем!
— Нет, этого я не вижу, и она мне не говорила о любви, а
дала вот эту записку и просила подтвердить, что она не может и не желает более видеться с вами и получать писем.
— Потому что посылают лес пилить — иду,
дают вот эту палку в руки — беру, велят печи в канцерярии топить — топлю. Повиноваться надо. Жизнь, нечего бога гневить, хорошая. Слава тебе господи!
— Мало ли чего! — сказал фельдшер таким тоном, как будто от него зависело жить старухе или умереть. — Ну, так вот, любезный, будешь прикладывать ей на голову холодный компресс и
давай вот эти порошки по два в день. А засим досвиданция, бонжур.
Проезжий. То-то и дело. Оттого и жизнь плохая. А то глядишь, забастовщики говорят:
дай вот этих да вот этих господ да богачей толстопузых перебьем, — все от них, — и жизнь наша хорошая будет. И били и бьют, а пользы все нет никакой. Тоже и начальство: дай только, говорит, сроку, перевешаем да переморим по тюрьмам тысячу, другую народа, устроится жизнь хорошая. А глядишь, жизнь только все хужеет.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню
это! А все
эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и
давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с
этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Голос Осипа. А,
это ковер?
давай его сюда, клади
вот так! Теперь давай-ка с
этой стороны сена.
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не
дадут, все дожидаются: все
эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)
Вот что, канальство, заманчиво!
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) //
Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы
эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! //
Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…
Г-жа Простакова. Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня,
это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы
дали тебе волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня в чужих руках, найдет способ меня выручить.
Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка твой, конечно, не воскресал.