Неточные совпадения
На всякую другую жизнь у него не было никакого взгляда, никаких понятий, кроме тех, какие
дают свои и иностранные газеты. Петербургские страсти, петербургский взгляд, петербургский годовой обиход пороков и добродетелей, мыслей, дел, политики и даже, пожалуй, поэзии —
вот где вращалась жизнь его, и он не порывался из
этого круга, находя в нем полное до роскоши удовлетворение своей натуре.
— Так. Вы мне
дадите право входить без доклада к себе, и то не всегда:
вот сегодня рассердились, будете гонять меня по городу с поручениями —
это привилегия кузеней, даже советоваться со мной, если у меня есть вкус, как одеться; удостоите искреннего отзыва о ваших родных, знакомых, и, наконец, дойдет до оскорбления… до того, что поверите мне сердечный секрет, когда влюбитесь…
— За
этот вопрос
дайте еще руку. Я опять прежний Райский и опять говорю вам: любите, кузина, наслаждайтесь, помните, что я вам говорил
вот здесь… Только не забывайте до конца Райского. Но зачем вы полюбили… графа? — с улыбкой, тихо прибавил он.
— Да как
это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам.
Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да
дайте же завтракать! Что
это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
—
Вот, она мне
этой рисовой кашей житья не
дает, — заметил Леонтий, — уверяет, что я незаметно съел три тарелки и что за кашей и за кашу влюбился в нее. Что я, в самом деле, урод, что ли?
— Да,
это правда: надо крепкие замки приделать, — заметил Леонтий. — Да и ты хороша:
вот, — говорил он, обращаясь к Райскому, — любит меня, как
дай Бог, чтоб всякого так любила жена…
— Да, да, следовательно, вы делали, что вам нравилось. А
вот, как я вздумал захотеть, что мне нравится,
это расстроило ваши распоряжения, оскорбило ваш деспотизм. Так, бабушка, да? Ну, поцелуйте же меня, и
дадим друг другу волю…
— Очень часто:
вот что-то теперь пропал. Не уехал ли в Колчино, к maman? Надо его побранить, что, не сказавшись, уехал. Бабушка выговор ему сделает: он боится ее… А когда он здесь — не посидит смирно: бегает, поет. Ах, какой он шалун! И как много кушает! Недавно большую, пребольшую сковороду грибов съел! Сколько булочек скушает за чаем! Что ни
дай, все скушает. Бабушка очень любит его за
это. Я тоже его…
— Нет, нет: бабушка и так недовольна моею ленью. Когда она ворчит, так я кое-как еще переношу, а когда она молчит, косо поглядывает на меня и жалко вздыхает, —
это выше сил… Да
вот и Наташа. До свидания, cousin.
Давай сюда, Наташа, клади на стол: все ли тут?
— О, о, о —
вот как: то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да,
это мое? Постараюсь!
Дай мне недели две срока,
это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если
это любовь — я тогда уеду!
— Я спрашиваю вас: к добру или к худу! А послушаешь: «Все старое нехорошо, и сами старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, —
дай волю, они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, —
вот ведь к чему все клонится! Как
это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной барыне.
—
Вот, «
дай Бог!» девушке — своя воля! Ты не натолкуй ей еще
этого, Борис Павлыч, серьезно прошу тебя! Умен ты, и добрый, и честный, ты девочкам, конечно, желаешь добра, а иногда брякнешь вдруг — Бог тебя ведает что!
— Или еще лучше, приходи по четвергам да по субботам вечером: в
эти дни я в трех домах уроки
даю. Почти в полночь прихожу домой.
Вот ты и пожертвуй вечер, поволочись немного, пококетничай! Ведь ты любишь болтать с бабами! А она только тобой и бредит…
—
Вот вы кто! — сказала она. — Вы, кажется, хвастаетесь своим громким именем! Я слышала уж о вас. Вы стреляли в Нила Андреича и травили одну
даму собакой…
Это «новая сила»? Уходите — да больше не являйтесь сюда…
—
Вот теперь
дайте руку, — сказал Марк серьезно, схватив его за руку, —
это дело, а не слова! Козлов рассохнется и служить уже не может. Он останется без угла и без куска… Славная мысль вам в голову пришла.
— Вы мне нужны, — шептала она: — вы просили мук, казни — я
дам вам их! «
Это жизнь!» — говорили вы: —
вот она — мучайтесь, и я буду мучаться, будем вместе мучаться… «Страсть прекрасна: она кладет на всю жизнь долгий след, и
этот след люди называют счастьем!..» Кто
это проповедовал? А теперь бежать: нет! оставайтесь, вместе кинемся в ту бездну! «
Это жизнь, и только
это!» — говорили вы, —
вот и
давайте жить! Вы меня учили любить, вы преподавали страсть, вы развивали ее…
—
Дайте мне силу не ходить туда! — почти крикнула она… —
Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна… Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с женщиной! Лиса, лиса!
вот я вас за
это, постойте, еще не то будет! — с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в плечо свои тонкие пальцы.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню
это! А все
эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и
давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с
этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Голос Осипа. А,
это ковер?
давай его сюда, клади
вот так! Теперь давай-ка с
этой стороны сена.
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не
дадут, все дожидаются: все
эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)
Вот что, канальство, заманчиво!
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) //
Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы
эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! //
Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…
Г-жа Простакова. Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня,
это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы
дали тебе волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня в чужих руках, найдет способ меня выручить.
Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка твой, конечно, не воскресал.