Неточные совпадения
Кроме тех двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними же вышла еще разом
целая ватага, человек
в пять, с
одною девкой и с гармонией.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно
в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось
в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от
целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя
одну минуту хотелось ему вздохнуть
в другом мире, хотя бы
в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь
в распивочной.
И, однако ж,
в стороне, шагах
в пятнадцати, на краю бульвара, остановился
один господин, которому, по всему видно было, очень бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то
целями.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же,
в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен,
в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было
в целом свете. Вся желчь поднялась
в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут,
в одном этом деле,
целый новый путь открыть можно. По
одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина дела
в том, как с фактами обращаться умеешь!
Там, слышно, бывший студент на большой дороге почту разбил; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают; там,
в Москве, ловят
целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, — и
в главных участниках
один лектор всемирной истории; там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной…
— Да, я действительно вошь, — продолжал он, с злорадством прицепившись к мысли, роясь
в ней, играя и потешаясь ею, — и уж по тому
одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что
целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая
в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею
в виду великолепную и приятную
цель, — ха-ха!
Не стану теперь описывать, что было
в тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился к ним Разумихин, как их успокоивал, как клялся, что надо дать отдохнуть Роде
в болезни, клялся, что Родя придет непременно, будет ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его; как он, Разумихин, будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего,
целый консилиум…
Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и братом.
Соня упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и
целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили
один другого обеими руками за плечики и, уставившись
один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были
в костюмах:
один в чалме, другая
в ермолке с страусовым пером.
В одной харчевне, перед вечером, пели песни: он просидел
целый час, слушая, и помнил, что ему даже было очень приятно.
Сидел
в мое время
один смиреннейший арестант
целый год
в остроге, на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что ни с того ни с сего сгреб кирпич и кинул
в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
Кроме шампанского, никакого, да и шампанского-то
в целый вечер
один стакан, да и то голова болит.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть
одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама
в первый раз), обнимает меня обеими ручонками,
целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только
одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма
в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Он подошел к столу, взял
одну толстую запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей
в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти
в монастырь. С минуту он всматривался
в это выразительное и болезненное личико,
поцеловал портрет и передал Дунечке.
— Что ты! Ты куда? Оставайся, оставайся! Я
один, — вскричал он
в малодушной досаде и, почти озлобившись, пошел к дверям. — И к чему тут
целая свита! — бормотал он, выходя.
В этот же вечер сговорилась она с Разумихиным, что именно отвечать матери на ее расспросы о брате, и даже выдумала вместе с ним, для матери,
целую историю об отъезде Раскольникова куда-то далеко, на границу России, по
одному частному поручению, которое доставит ему, наконец, и деньги и известность.