Неточные совпадения
— Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с. Да за два прежних рубля с вас еще причитается по сему же счету вперед двадцать копеек.
А всего, стало быть, тридцать пять. Приходится же вам теперь всего получить за часы ваши рубль пятнадцать копеек.
Вот получите-с.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с,
а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Ну-с,
а я
вот, кровный-то отец, тридцать-то эти копеек и стащил себе на похмелье!
А ведь Сонечка-то, пожалуй, сегодня и сама обанкрутится, потому тот же риск, охота по красному зверю… золотопромышленность…
вот они все, стало быть, и на бобах завтра без моих-то денег…
И так-то
вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро,
а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
А теперь
вот вообразили, вместе с мамашей, что и господина Лужина можно снести, излагающего теорию о преимуществе жен, взятых из нищеты и облагодетельствованных мужьями, да еще излагающего чуть не при первом свидании.
Дело ясное: для себя, для комфорта своего, даже для спасения себя от смерти, себя не продаст,
а для другого
вот и продает!
—
Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из каких,
а не похоже, чтоб по ремеслу.
— Ах, ах, как нехорошо! Ах, стыдно-то как, барышня, стыд-то какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь
вот задача! — обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях,
а сам деньги выдает!
— Не дать-то им это можно-с, — отвечал унтер-офицер в раздумье. —
Вот кабы они сказали, куда их предоставить,
а то… Барышня,
а барышня! — нагнулся он снова.
«
А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел,
вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
— Да вы на сей раз Алене Ивановне ничего не говорите-с, — перебил муж, —
вот мой совет-с,
а зайдите к нам не просясь. Оно дело выгодное-с. Потом и сестрица сами могут сообразить.
Конечно, случайность, но он
вот не может отвязаться теперь от одного весьма необыкновенного впечатления,
а тут как раз ему как будто кто-то подслуживается: студент вдруг начинает сообщать товарищу об этой Алене Ивановне разные подробности.
—
Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь,
а скажи ты мне: убьешь ты сам старуху или нет?
А ну как тем временем хватится топора, искать начнет, раскричится, —
вот и подозрение, или, по крайней мере, случай к подозрению.
— Ну
вот!
А третьего-то дня, в «Гамбринусе», три партии сряду взял у вас на биллиарде.
«
А!
вот уж и из распивочных пьяные выходят, — подумал он, — третий час, — и вдруг вскочил, точно его сорвал кто с дивана.
«Все это условно, все относительно, все это одни только формы, — подумал он мельком, одним только краешком мысли,
а сам дрожа всем телом, — ведь
вот надел же!
— Это уж не наше дело.
А к нам
вот поступило ко взысканию просроченное и законно протестованное заемное письмо в сто пятнадцать рублей, выданное вами вдове, коллежской асессорше Зарницыной, назад тому девять месяцев,
а от вдовы Зарницыной перешедшее уплатою к надворному советнику Чебарову, мы и приглашаем вас посему к отзыву.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што,
а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы,
а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Сами п-п-под-личают,
а вот-с, извольте взглянуть на них:
вот они в самом своем привлекательном теперь виде-с!
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «
Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда…
А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
—
А вы кто сами-то изволите быть-с? — спросил, вдруг обращаясь к нему, Разумихин. — Я
вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин, как меня всё величают,
а Вразумихин, студент, дворянский сын,
а он мой приятель. Ну-с,
а вы кто таковы?
—
Вот в «ожидании-то лучшего» у вас лучше всего и вышло; недурно тоже и про «вашу мамашу». Ну, так как же, по-вашему, в полной он или не в полной памяти,
а?
— Будем ценить-с. Ну так
вот, брат, чтобы лишнего не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила. Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]…
а? Как ты думаешь?
То-то
вот и есть: честный и чувствительный человек откровенничает,
а деловой человек слушает да ест,
а потом и съест.
Вот и уступила она сей векселек, якобы уплатою, сему Чебарову,
а тот формально и потребовал, не сконфузился.
Позвали Чебарова, десять целковых ему в зубы,
а бумагу назад, и
вот честь имею ее вам представить, — на слово вам теперь верят, —
вот, возьмите, и надорвана мною как следует.
Вот тут тридцать пять рублей; из них десять беру,
а часика через два в них отчет представлю.
А,
вот пальто — проглядели!
А,
вот и пиво осталось, полбутылки, холодное!»
—
А, не спишь, ну
вот и я! Настасья, тащи сюда узел! — крикнул Разумихин вниз. — Сейчас отчет получишь…
—
А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька.
Вот мы сейчас…
А как, брат, себя чувствуешь?
— Это, брат, невозможно; из чего ж я сапоги топтал! — настаивал Разумихин. — Настасьюшка, не стыдитесь,
а помогите,
вот так! — и, несмотря на сопротивление Раскольникова, он все-таки переменил ему белье. Тот повалился на изголовье и минуты две не говорил ни слова.
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет;
а по-моему, хорош человек, —
вот и принцип, и знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
— Кой черт улики!
А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика,
вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
— Это пусть,
а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта,
а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили!
Вот ведь их логика.
„
А слышал, говорю, что
вот то и то, в тот самый вечер и в том часу, по той лестнице, произошло?“ — „Нет, говорит, не слыхал“, —
а сам слушает, глаза вытараща, и побелел он вдруг, ровно мел.
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал на обрубок и хочет себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так
вот ты каков!» — «
А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
— Послушайте, что ж вам все стоять у дверей-то? — перебил вдруг Разумихин, — коли имеете что объяснить, так садитесь,
а обоим вам, с Настасьей, там тесно. Настасьюшка, посторонись, дай пройти! Проходите,
вот вам стул, сюда! Пролезайте же!
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил,
а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это
вот его доктор сидит, только что его осмотрел,
а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь
вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь,
а продолжайте, что вам там надо.
—
А что отвечал в Москве
вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей, без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих помочах ходить, жеваное есть. Ну,
а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит…
—
А, так
вот оно что-с! — Лужин побледнел и закусил губу. — Слушайте, сударь, меня, — начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, — я еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам… никогда-с…
— Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить,
а теперь
вот как-то совести при вас не соберу. Подарите мне, приятный кавалер, шесть копеек на выпивку!
Старые газеты и чай явились. Раскольников уселся и стал отыскивать: «Излер — Излер — Ацтеки — Ацтеки — Излер — Бартола — Массимо — Ацтеки — Излер… фу, черт!
а,
вот отметки: провалилась с лестницы — мещанин сгорел с вина — пожар на Песках — пожар на Петербургской — еще пожар на Петербургской — еще пожар на Петербургской — Излер — Излер — Излер — Излер — Массимо…
А,
вот…»
— Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и таким тоном, как бы век был знаком, —
а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти.
Вот странно!
А ведь я был у вас…
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали…
А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили,
вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали,
а он все не понимал, помните? Уж как бы, кажется, не понять — дело ясное…
а?
— Гонорарий! Всем пользуетесь! — Раскольников засмеялся. — Ничего, добреющий мальчик, ничего! — прибавил он, стукнув Заметова по плечу, — я ведь не назло, «
а по всей то есь любови, играючи», говорю,
вот как работник-то ваш говорил, когда он Митьку тузил,
вот, по старухиному-то делу.
Нет, и это не то: «показание даю,
а вы снимаете» —
вот как!
— Это
вот та самая старуха, — продолжал Раскольников, тем же шепотом и не шевельнувшись от восклицания Заметова, — та самая, про которую, помните, когда стали в конторе рассказывать,
а я в обморок-то упал. Что, теперь понимаете?