Неточные совпадения
—
Мама, а не помните ли вы, как вы были в деревне, где я рос, кажется, до шести — или семилетнего моего возраста, и, главное, были ли вы в этой деревне в самом деле когда-нибудь, или мне только как во сне мерещится, что я вас в первый раз там
увидел? Я вас давно уже хотел об этом спросить, да откладывал; теперь время пришло.
— Мне-то не знать? Да я же и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай, брат: я давно
вижу, что ты совсем ни про что не знаешь, а между тем оскорбляешь Андрея Петровича, ну и
маму тоже.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего!
Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и
маме скажи, что не выйду от вас…
—
Видите,
мама? Слышите? — указала ей на меня Лиза.
Замечу, что от всех нас, от
мамы и особенно от Татьяны Павловны, она
видела много участья, но, пристроив ее у Столбеевой, все наши как-то стали ее забывать, кроме разве Лизы, часто навещавшей ее.
Я выбежал; я не мог
видеть кого бы то ни было, не только Татьяну Павловну, а
мама меня мучила. Я хотел быть один, один.
Дело в том, что визит ее и дозволение ей меня
видеть Тушары внутри себя, видимо, считали чрезвычайным с их стороны снисхождением, так что посланная
маме чашка кофею была, так сказать, уже подвигом гуманности, сравнительно говоря, приносившим чрезвычайную честь их цивилизованным чувствам и европейским понятиям.
Меня позвали к Тушару, и он велел мне взять все мои тетрадки и книги и показать
маме: «чтоб она
видела, сколько успели вы приобрести в моем заведении». Тут Антонина Васильевна, съежив губки, обидчиво и насмешливо процедила мне с своей стороны...
Лизу я
видел реже, чем
маму, хотя она заходила ко мне каждый день, даже по два раза.
А Лизу я не «забыл»,
мама ошиблась. Чуткая мать
видела, что между братом и сестрой как бы охлаждение, но дело было не в нелюбви, а скорее в ревности. Объясню, ввиду дальнейшего, в двух словах.
— Да приподымитесь хоть немножко:
видите, как трудно
маме!
— Унять, унять его! — озверела совсем Татьяна Павловна.
Мама затрепетала. Макар Иванович,
видя всеобщий испуг, тоже испугался.
— Для меня, господа, — возвысил я еще пуще голос, — для меня
видеть вас всех подле этого младенца (я указал на Макара) — есть безобразие. Тут одна лишь святая — это
мама, но и она…
Но я в первый раз еще в этот вечер увидал Версилова и
маму вместе; до сих пор я
видел подле него лишь рабу его.
Он
маму любит,
маму, и я
видел, как он обнимал ее, и я прежде сам думал, что он любит Катерину Николаевну, но теперь узнал ясно, что он, может, ее когда-то любил, но теперь давно ненавидит… и хочет мстить, и она боится, потому что я тебе скажу, Ламберт, он ужасно страшен, когда начнет мстить.
Испуг
мамы переходил в недоумение и сострадание; она прежде всего
видела в нем лишь несчастного; случалось же, что и прежде он говорил иногда почти так же странно, как и теперь.
— Нет, нет, я не отказываюсь, я не хочу ни в Покровское, ни в пансион, прости меня, я хочу только поскорей
увидеть маму, обвенчаться с тобой и уехать за границу, — заметила Рена, поспешно утирая все еще продолжавшие навертываться на глаза слезы.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди
увидят, что
мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Оттого ли, что дети
видели, что
мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и не отходили от нее.
— Отец жалуется, что любить трудно. Он даже кричал на
маму: пойми, дура, ведь я тебя люблю.
Видишь?
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их
мамы, так же как кошки, я это
видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у
мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Имел удовольствие
видеть его: между нами говоря — нахал и, как все столичные карьеристы, не пожалеет ни папу, ни
маму.