Неточные совпадения
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не знаю, и если
бы было противное, то надо
бы было разом низвести всех женщин на степень простых домашних животных и в таком
только виде держать их при себе; может быть, этого очень многим хотелось
бы.
Вот как
бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того, что я чувствовал. Прибавлю
только, что здесь, в сейчас написанном, вышло легкомысленнее: на деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то Бог!
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя
бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает
только у скверных людей. Те
только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Правда, я далеко был не в «скорлупе» и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я положил сделать лишь в виде пробы — как
только, чтоб посмотреть, почти как
бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого того времени, когда начнется серьезно.
Я подступил: вещь на вид изящная, но в костяной резьбе, в одном месте, был изъян. Я
только один и подошел смотреть, все молчали; конкурентов не было. Я
бы мог отстегнуть застежки и вынуть альбом из футляра, чтоб осмотреть вещь, но правом моим не воспользовался и
только махнул дрожащей рукой: «дескать, все равно».
— Я
бы должен был спросить двадцать пять рублей; но так как тут все-таки риск, что вы отступитесь, то я спросил
только десять для верности. Не спущу ни копейки.
Я действительно был в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к какому
бы ни было. В гимназии я с товарищами был на ты, но ни с кем почти не был товарищем, я сделал себе угол и жил в углу. Но не это смущало меня. На всякий случай я дал себе слово не входить в споры и говорить
только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить; главное — не спорить.
— Но чем, скажите, вывод Крафта мог
бы ослабить стремление к общечеловеческому делу? — кричал учитель (он один
только кричал, все остальные говорили тихо). — Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть патриотом, если он уже перестал в Россию верить?
Если б я не был так взволнован, уж разумеется, я
бы не стрелял такими вопросами, и так зря, в человека, с которым никогда не говорил, а
только о нем слышал. Меня удивляло, что Васин как
бы не замечал моего сумасшествия!
— Послушайте, это, должно быть, ужасно верно! — вскричал я опять. —
Только я
бы желал понять…
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и
только один вы, могли
бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
Сквернее всего тут то, что он будто
бы «намекнул» об этом и отцу, мужу «неверной» жены, объясняя, что князь был
только развлечением.
Был
бы только характер; уменье, ловкость, знание придут сами собою.
И не половину
бы отдал, потому что тогда вышла
бы одна пошлость: я стал
бы только вдвое беднее и больше ничего; но именно все, все до копейки, потому что, став нищим, я вдруг стал
бы вдвое богаче Ротшильда!
Господа, неужели независимость мысли, хотя
бы и самая малая, столь тяжела для вас? Блажен, кто имеет идеал красоты, хотя
бы даже ошибочный! Но в свой я верую. Я
только не так изложил его, неумело, азбучно. Через десять лет, конечно, изложил
бы лучше. А это сберегу на память.
Кроме глаз ее нравился мне овал ее продолговатого лица, и, кажется, если б
только на капельку были менее широки ее скулы, то не
только в молодости, но даже и теперь она могла
бы назваться красивою.
— Ах, Татьяна Павловна, зачем
бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если
только улыбнулась), конечно, лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.
Я
только о том негодую, что Версилов, услышав, что ты про Васина выговариваешь их, а не его, наверно, не поправил
бы тебя вовсе — до того он высокомерен и равнодушен с нами.
— Не то что обошел
бы, а наверно
бы все им оставил, а обошел
бы только одного меня, если
бы сумел дело сделать и как следует завещание написать; но теперь за меня закон — и кончено. Делиться я не могу и не хочу, Татьяна Павловна, и делу конец.
— Память! Еще
бы! Я
только это одно всю жизнь и помнил.
Но, чтобы обратиться к нашему, то замечу про мать твою, что она ведь не все молчит; твоя мать иногда и скажет, но скажет так, что ты прямо увидишь, что
только время потерял говоривши, хотя
бы даже пять лет перед тем постепенно ее приготовлял.
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что Макар Иванович мог
бы принять это плечо за усиление насмешки, если
бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю
только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
Волосы его, темно-русые с легкою проседью, черные брови, большая борода и большие глаза не
только не способствовали его характерности, но именно как
бы придавали ему что-то общее, на всех похожее.
Он еще не успел и сесть, как мне вдруг померещилось, что это, должно быть, отчим Васина, некий господин Стебельков, о котором я уже что-то слышал, но до того мельком, что никак
бы не мог сказать, что именно: помнил
только, что что-то нехорошее.
Я желаю заключить о его основательности: как вы думаете, мог
бы я обратиться за заключением к толпе англичан, с которыми шествую, единственно потому
только, что не сумел заговорить с ними на водах?
Я запомнил
только, что эта бедная девушка была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как
бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти;
только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не могла быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Татьяна Павловна, по характеру своему, упрямому и повелительному, и вследствие старых помещичьих пристрастий не могла
бы ужиться в меблированной комнате от жильцов и нанимала эту пародию на квартиру, чтоб
только быть особняком и сама себе госпожой.
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я
только была в досаде, а то
бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
— Да почему же, почему же? А ведь, пожалуй, что и можно
бы у него справиться! Этот немец, Крафт, не болтун и, я помню, пречестный — право, расспросить
бы его!
Только его, кажется, теперь в Петербурге нет…
Ну, все равно, как
бы ни выразиться, но
только я не виноват!
И стала я на нее, матушка, под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по целым часам у окна, смотрит на крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть
бы белье стирать, хоть
бы землю копать!“ —
только одно слово какое-нибудь этакое и крикнет, топнет ногою.
То есть не припомню я вам всех его слов,
только я тут прослезилась, потому вижу, и у Оли вздрогнули от благодарности губки: «Если и принимаю, — отвечает она ему, — то потому, что доверяюсь честному и гуманному человеку, который
бы мог быть моим отцом»…
Потом помолчала, вижу, так она глубоко дышит: «Знаете, — говорит вдруг мне, — маменька, кабы мы были грубые, то мы
бы от него, может, по гордости нашей, и не приняли, а что мы теперь приняли, то тем самым
только деликатность нашу доказали ему, что во всем ему доверяем, как почтенному седому человеку, не правда ли?» Я сначала не так поняла да говорю: «Почему, Оля, от благородного и богатого человека благодеяния не принять, коли он сверх того доброй души человек?» Нахмурилась она на меня: «Нет, говорит, маменька, это не то, не благодеяние нужно, а „гуманность“ его, говорит, дорога.
Расхохоталась даже Оля,
только злобно так, а господин-то этот, смотрю, за руку ее берет, руку к сердцу притягивает: «Я, говорит, сударыня, и сам при собственном капитале состою, и всегда
бы мог прекрасной девице предложить, но лучше, говорит, я прежде у ней
только миленькую ручку поцелую…» — и тянет, вижу, целовать руку.
Только что убежала она вчера от нас, я тотчас же положил было в мыслях идти за ней следом сюда и переубедить ее, но это непредвиденное и неотложное дело, которое, впрочем, я весьма
бы мог отложить до сегодня… на неделю даже, — это досадное дело всему помешало и все испортило.
Если
бы я потом и винил Версилова, то винил
бы только нарочно, для виду, то есть для сохранения над ним возвышенного моего положения.
— Да еще же
бы нет! — вскричал наконец Васин (он все продолжал улыбаться, нисколько не удивляясь на меня), — да это так ведь и бывает всегда, почти со всеми, и первым даже делом;
только в этом никто не признается, да и не надо совсем признаваться, потому что, во всяком случае, это пройдет и из этого ничего не будет.
Я так и знал, что он мне ужасно обрадуется, и, клянусь, я даже и без Версилова зашел
бы к нему сегодня. Меня
только пугала вчера и давеча мысль, что встречу, пожалуй, как-нибудь Катерину Николаевну; но теперь я уж ничего не боялся.
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно
только может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как
бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
— Ах, Лиза! Как
бы только подольше прожить на свете! А? Что ты сказала?
И все
бы это было хорошо, но одно
только было нехорошо: одна тяжелая идея билась во мне с самой ночи и не выходила из ума.
— То есть это при покойном государе еще вышло-с, — обратился ко мне Петр Ипполитович, нервно и с некоторым мучением, как
бы страдая вперед за успех эффекта, — ведь вы знаете этот камень — глупый камень на улице, к чему, зачем,
только лишь мешает, так ли-с?
Только стоит этот мещанин, как они это сговариваются, англичане да Монферан, а это лицо, которому поручено-то, тут же в коляске подъехал, слушает и сердится: как это так решают и не могут решить; и вдруг замечает в отдалении, этот мещанинишка стоит и фальшиво этак улыбается, то есть не фальшиво, я не так, а как
бы это…
Что мог я извлечь и из этого? Тут было
только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый честный отец должен
бы послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?
Я взбежал на лестницу и — на лестнице, перед дверью, весь мой страх пропал. «Ну пускай, — думал я, — поскорей
бы только!» Кухарка отворила и с гнусной своей флегмой прогнусила, что Татьяны Павловны нет. «А нет ли другого кого, не ждет ли кто Татьяну Павловну?» — хотел было я спросить, но не спросил: «лучше сам увижу», и, пробормотав кухарке, что я подожду, сбросил шубу и отворил дверь…
— Ее нет? — вдруг спросила она меня как
бы с заботой и досадой,
только что меня увидала. И голос и лицо до того не соответствовали моим ожиданиям, что я так и завяз на пороге.
Только что я приостановился, она протянула было руку и как
бы просящим, но все-таки плавным голосом промолвила...
— Да я не умела как и сказать, — улыбнулась она, — то есть я и сумела
бы, — улыбнулась она опять, — но как-то становилось все совестно… потому что я действительно вначале вас
только для этого «привлекала», как вы выразились, ну а потом мне очень скоро стало противно… и надоело мне все это притворство, уверяю вас! — прибавила она с горьким чувством, — да и все эти хлопоты тоже!
— Если б не эта
только Татьяна Павловна, ничего
бы не вышло, — вскричал я, — скверная она!
— Если б вместо отвлеченных рассуждений вы говорили со мной по-человечески и, например, хоть намекнули мне
только об этой проклятой игре, я
бы, может, не втянулся, как дурак, — сказал я вдруг.