Неточные совпадения
Она меня
не могла знать в
лицо, но, конечно, слышала, что я хожу
к князю.
Она как-то вздернула
лицо, скверно на меня посмотрела и так нахально улыбнулась, что я вдруг шагнул, подошел
к князю и пробормотал, ужасно дрожа,
не доканчивая ни одного слова, кажется стуча зубами...
Мне мерещилась женщина, гордое существо высшего света, с которою я встречусь
лицом к лицу; она будет презирать меня, смеяться надо мной, как над мышью, даже и
не подозревая, что я властелин судьбы ее.
Сделаю предисловие: читатель, может быть, ужаснется откровенности моей исповеди и простодушно спросит себя: как это
не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу
не для издания; читателя же, вероятно, буду иметь разве через десять лет, когда все уже до такой степени обозначится, пройдет и докажется, что краснеть уж нечего будет. А потому, если я иногда обращаюсь в записках
к читателю, то это только прием. Мой читатель —
лицо фантастическое.
— Друг мой,
не претендуй, что она мне открыла твои секреты, — обратился он ко мне, —
к тому же она с добрым намерением — просто матери захотелось похвалиться чувствами сына. Но поверь, я бы и без того угадал, что ты капиталист. Все секреты твои на твоем честном
лице написаны. У него «своя идея», Татьяна Павловна, я вам говорил.
Но я еще внизу положил, во время всех этих дебатов, подвергнуть дело о письме про наследство решению третейскому и обратиться, как
к судье,
к Васину, а если
не удастся
к Васину, то еще
к одному
лицу, я уже знал
к какому.
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара
к Татьяне Павловне, попавшее в бумаги Андроникова, очутилось, по смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я видел, как у вас что-то вдруг дернулось в
лице, и только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в
лице: вам пришло тогда, внизу, на мысль, что если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны, то почему же и другому
не очутиться? А после Андроникова могли остаться преважные письма, а?
Не правда ли?
«Уроки я вам, говорит, найду непременно, потому что я со многими здесь знаком и многих влиятельных даже
лиц просить могу, так что если даже пожелаете постоянного места, то и то можно иметь в виду… а покамест простите, говорит, меня за один прямой
к вам вопрос:
не могу ли я сейчас быть вам чем полезным?
Они оставались там минут десять совсем
не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но князь вдруг закричал, как бы в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но в эту самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему на их комнату, и там мигом все затихло. Князь быстро вышел с озабоченным
лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел
к князю гость.
— Ах, это было так дурно и так легкомысленно с моей стороны! — воскликнула она, приподнимая
к лицу свою руку и как бы стараясь закрыться рукой, — мне стыдно было еще вчера, а потому я и была так
не по себе, когда вы у меня сидели…
Замечу раз навсегда, что развязность никогда в жизни
не шла ко мне, то есть
не была мне
к лицу, а, напротив, всегда покрывала меня позором.
Видите, голубчик, славный мой папа, — вы позволите мне вас назвать папой, —
не только отцу с сыном, но и всякому нельзя говорить с третьим
лицом о своих отношениях
к женщине, даже самых чистейших!
И вот, вдруг она, ни слова
не говоря, нагнулась, потупилась и вдруг, бросив обе руки вперед, обхватила меня за талью, а
лицом наклонилась
к моим коленям.
Раз очнувшись, я увидел, что она делает среди комнаты пируэт, но она
не танцевала, а относился этот пируэт как-то тоже
к рассказу, а она только изображала в
лицах.
Но,
к счастию, вдруг вошла мама, а то бы я
не знаю чем кончил. Она вошла с только что проснувшимся и встревоженным
лицом, в руках у ней была стклянка и столовая ложка; увидя нас, она воскликнула...
И действительно, радость засияла в его
лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда
не относился ко мне свысока, то есть вроде как бы старец
к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а
не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Тогда и премудрость приобретешь
не из единых книг токмо, а будешь с самим Богом
лицом к лицу; и воссияет земля паче солнца, и
не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай…»
Упомяну лишь, что главный характер их приемов состоял в том, чтоб разузнать кой-какие секреты людей, иногда честнейших и довольно высокопоставленных; затем они являлись
к этим
лицам и грозили обнаружить документы (которых иногда совсем у них
не было) и за молчание требовали выкуп.
Назавтра Лиза
не была весь день дома, а возвратясь уже довольно поздно, прошла прямо
к Макару Ивановичу. Я было
не хотел входить, чтоб
не мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и мама и Версилов, вошел. Лиза сидела подле старика и плакала на его плече, а тот, с печальным
лицом, молча гладил ее по головке.
Он блаженно улыбнулся, хотя в улыбке его и отразилось как бы что-то страдальческое или, лучше сказать, что-то гуманное, высшее…
не умею я этого высказать; но высокоразвитые люди, как мне кажется,
не могут иметь торжественно и победоносно счастливых
лиц.
Не ответив мне, он снял портрет с колец обеими руками, приблизил
к себе, поцеловал его, затем тихо повесил опять на стену.
Они сидели друг против друга за тем же столом, за которым мы с ним вчера пили вино за его «воскресение»; я мог вполне видеть их
лица. Она была в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная, как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала. Может быть, в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Я пришел уже
к начатому разговору, а потому некоторое время ничего
не понимал. Помню, она вдруг спросила...
— Друг мой! — проговорила она, прикасаясь рукой
к его плечу и с невыразимым чувством в
лице, — я
не могу слышать таких слов!
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его
лицу;
не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели
к чужим людям. Но обняться нам
не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но
не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился
к двери.
Повторяю, я был в вдохновении и в каком-то счастье, но я
не успел договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой за волосы и раза два качнула меня изо всей силы книзу… потом вдруг бросила и ушла в угол, стала
лицом к углу и закрыла
лицо платком.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в
лицо. Затем быстро направилась было
к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное —
не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и
не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся,
не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! //
Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся
к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Ни в фигуре, ни даже в
лице врага человеческого
не усматривается особливой страсти
к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.